Жажда мести
Шрифт:
– Ты иди, Свинцов, спать, а мы попьем с моим родственником чай, – крикнула Самсонова из кухни.
– Сон пропал, мать, – сказал он, позевывая. – Да и поболтать хоцца по-русски с твоим родственником. Хоть бы познакомила, а?
– Я сказала, его зовут Владимиром, что тебе еще надо? Иди спать! Надоело твое это дурацкое «хоцца».
– Я столько дома не был.
– Мог бы и вовсе не приезжать, никто тебя здесь не ждал.
– Но, мать…
– Я тебе сказала! – воскликнула она с дрожью в голосе. Свинцов снял фуражку и отправился спать в кабинет.
–
– Мне лучше уйти, – сказал Волгин.
– Не надо, – встрепенулась она. – Ты хочешь меня оставить одну с этим чудовищем? Иди спать, там я постелила, а потом все решим.
Волгину было страшно неловко, и он с отвращением думал о себе. Зачем он сидит в чужой квартире, вместе с мужем любимой женщины? Почему он не может уйти?
Свинцов был прост в обращении с людьми и как в каждом военном, в нем преобладало желание свести все отношения к выполнению одной команды: «Смирно! Шагом марш!» Он искренне считал себя добрым, полезным обществу человеком, и его бесила своими выходками только жена.
Полковник проснулся как обычно ровно в шесть утра, сделал физзарядку, принял холодный душ. Своим привычкам он не изменял никогда, несмотря на любые обстоятельства. Затем он приготовил себе яичницу с салом, выпил чашку кофе, оделся и отправился на службу доложить по команде о своем прибытии.
Каждое движение Свинцова ненавистной волной ударяло по нервам Самсоновой. Как только хлопнуло в коридоре, она набросила цепочку на дверь и осторожно прошла в гостиную. Волгин спал безмятежным сном. Она присела на корточки перед диваном и стала любоваться спящим юношей, нежно касаясь его рассыпанных на подушке волос.
XII
Она сидела так, пока Волгин не проснулся. Он со сна улыбнулся и потянулся в постели, потом вдруг вспомнил, что они не одни, тень пробежала по его лицу.
– Он рано уходит, – сказала она, разрешая его сомнения.
Он обнял ее и притянул к себе. Она даже растерялась, не ожидая, что после этой ночи, в нем так сразу вспыхнет желание. Чувство надвигавшегося блаженства охватило ее, губы коснулись губ любимого. Любовь по-прежнему владела всеми их чувствами, и они подчинились ей.
На следующий день на лекцию Волгин опоздал и присел на подоконнике в коридоре подождать перерыва. Он думал о том, как прекрасно любить и быть любимым. Его даже немного будоражило ощущение преграды в образе прыщеватого полковника КГБ.
По коридору шла Татьяна Козобкина и, завидев его, остановилась.
– Ты что такой веселый.
– Сам не знаю, – отвечал он, протягивая ей руку, которую она не заметила, памятуя, что первой руку должна подавать женщина.
– Просто так, мальчик мой, ничего не бывает в жизни, за все надо платить.
– Суть в том, что один дурак смеется, другой дурак над ним
– Смеются все, но смеется тот, кто смеется последний, – сказала она, вспомнив прошедший слушок по университету по поводу анонимного письма, которое получил ректор. В нем говорилось о любовной связи доцента Самсоновой со студентом Волгиным. Письмо пока спустили на тормозах, ибо ректор был многим обязан отцу Самсоновой. Скандал мог ударить рикошетом и по нему самому… – А где твой этот придурок?
– Какой? У меня среди знакомых придурков не бывает, Татьяна. Ты тоже моя знакомая, разве я могу сказать, что ты не умная.
– С вами, студентами, не соскучишься, – покровительственно заявила она, шутливо ударила его по плечу. – Знай, мой мальчик, от меня ничего не скроешь.
– Что ты еще знаешь, если ты уж такая умная? – спросил он.
– Я все знаю. – отвечала она. – Только не хочу тебе все рассказывать.
После лекций он сразу позвонил Самсоновой. Она ждала звонка и тут же ответила. Что это был за голос! Он почувствовал, как в груди поднимается волна нежности.
– Подожди меня у Пушкина, я мигом приду.
Он направился по Охотному ряду, вышел на улицу Горького и, миновав центральный телеграф, глянул на часы на башенке. По-прежнему ловил в свои сети Москву мелкий осенний дождичек, и небо над городом висело низко.
У памятника Пушкину они появились одновременно. И сразу отправились в близлежащее кафе «Московское», в котором кормили просто, но вкусно.
– Что ты на меня смотришь? – спросил он, силясь придать себе независимый вид. В полупустом кафе приглушенно играла музыка, то и дело сбиваясь с ритма, видимо, пластинка была затертая и старая.
– Я любуюсь тобой, – быстро проговорила она, принимаясь за кофе и торт.
– Я люблю кончик твоего мизинчика, – сказал Волгин, целуя пальцы ее рук.
– Вон видишь человека в сером костюме, – сказала она, кивком головы показывая на мужчину, стоявшего у стойки и беседующего с барменом. – Только не оглядывайся, заметит. Вон подошел еще один в таком же костюме. Они сейчас сядут рядом с нашим столиком.
– И что? – удивился Волгин, поглаживая ее руку.
– Они стукачи, будут слушать, что мы станем говорить. Сейчас мы допьем, а потом я позвоню, и мы с тобой заедем к Гале Брежневой. Мой папа оказал важную услугу самому Хрущеву, вот откуда у меня все эти знакомые. У нас учились многие дети членов ЦК, Политбюро. Не смотри так на меня.
Разочаровав гэбэшников, устроившихся было «поработать», они покинули кафе. Направились по улице Горького, свернули в Козицкий переулок, и там зашли в телефон-автомат. Прикрыв от внешнего шума трубку, Людмила позвала Галину Леонидовну и начала говорить. Она сказала что-то о нем, затем, получив приглашение, повесила трубку.
– Поехали. Она ждет. Только знай, она охочая до мальчиков, не флиртуй с ней. Связи важнее денег. Папа мой провел меня, как он говорил, по всей линии обороны, вот теперь – твоя очередь.