Жажда мести
Шрифт:
– Чудовище! – пробормотал Волгин и пошел прочь.
Прошло несколько лет с тех пор, но при воспоминании об этой встрече со Свинцовым, в Волгине рождалось чувство прикосновения к чему-то гадкому.
VI
Лена взяла очередной академический отпуск и, имея достаточно свободного времени, довольно часто приходила к Волгину в аспирантское общежитие, где он имел комнату. Они ходили в кино, обсуждали его статьи, вели ночами долгие разговоры. Она за последние несколько лет изменилась, одевалась в рваные
К ее появлению в общежитии привыкли, дежурившие на вахте после нескольких сцен, разыгранных Леной, перестали требовать от нее документы и уже не реагировали на ее появление. Она любила сидеть прямо на столе, болтать оголенными ногами, о красоте которых догадывалась, рассказывала Волгину смешные истории из высшего света, обзывая всех членов Политбюро баранами, у которых нет мозгов. Она с не меньшей долей злорадства перемывала косточки и президенту Соединенных Штатов, и королеве Англии. По ее мнению в Советском Союзе есть один умный человек, и этот человек – женщина, министр культуры Фурцева.
– Кто сказал тебе, Лена?
– Дедушка. Он еще не ошибался ни разу в жизни. Когда ему еще на фронте однажды посоветовали устроить наблюдательный пункт на водонапорной башне, он сказал: не надо, сейчас немцы ее собьют снарядом. И точно, через минуту башню снесли снарядом. Вот Екатерина Алексеевна будет у нас в гостях, можешь убедиться сам. Она красивая, хотя, признаться, старая. Так что я могу быть спокойной за тебя.
– Когда она к вам приедет?
– Завтра. После обеда. Дедушка с двенадцати до часу отдыхает, а потом в три она приедет.
– Мне делать завтра нечего весь день, поедем с утра, познакомишь со своим ангелом-хранителем, дедушкой, – предложил Волгин, что было тут же с восторгом принято.
– А хочешь, если сегодня поедем, останешься на ночь у нас, я к тебе ночью приду. Собаки наши все уснут, а дедушка начнет храпеть. Он так храпит, что закрывай уши и убегай из квартиры. Это у него с войны. Кантузия.
На следующий день Лена поджидала Волгина у знакомого подъезда в новой импортной дубленке, в красивой собачьей шапке, новеньких с иголочки сапожках.
– Красивая я? – спросила она и засмеялась.
– Очень, – сказал Волгин. – Показывай свою Фурцеву.
– Она еще не приехала, пойдем знакомиться с дедушкой. Он уже заранее с моих слов тебя любит, только не ударь лицом в грязь, скажи, что лучшие люди – это фронтовики, которые много пережили, что русский народ вынес больше, чем все остальные народы мира.
Дедушка выглядел еще довольно энергичным и моложавым: крепкое телосложение, без единой сединки густые русые волосы, мужественная осанка. Его немного портил большой некрасивый нос, под которым топорщились усы. Он был одет в старый военного образца китель, стертые в коленях галифе, замызганную рубашку и тонкие, но достаточно высокие, чтобы прикрыть коленки, сибирские валенки-катанки. Он протянул жилистую широкую ладонь:
– Алексей Павлович. Садитесь. Мне Леночка о вас кое-что рассказала. Чаю будете? Полина! Чаю гостям!
–
– Дедушка, он гений, – сказала Лена, раскрасневшись от волнения.
– В нашей советской стране все гении, – подтвердил старый маршал и подмигнул как-то очень свойски Волгину. – Дураков нет!
– Да уж, – понимающе рассмеялась Лена. – Но я только всерьез, дедушка.
– А я разве понарошку, Лена. Хотя, правду говоря, на наш век дураков хватит. Много на свете умного, да хорошего мало, Лена. Она у меня нынче отпуск академический взяла. Куда с ее-то здоровьем целыми днями сидеть и худеть за книгой. Не выросла та яблонька, чтоб ее черви не точили.
Он круто повернулся и в сопровождении собак отправился на кухню за чаем.
– Вот видишь, какой мой дедуля добрый, он мне и вправду за маму и папу, он все умеет. – сказала Лена. – Вот сейчас приедет к нему Фурцева. О музее одном для танковых войск покалякают.
Появившийся в дверях маршал протянул поднос с чайными чашками внучке, а сам пошел открывать дверь, в которую настойчиво звонили. Из коридора послышались голоса – мужской и женский. Лена вскочила с кресла и бросилась в коридор, откуда тут же раздавался энергичный и чистый женский голос. Через секунду Фурцева появилась в дверях, оглядываясь и говоря что-то Лене. В гостиной она остановилась – среднего роста, в приталенном строгом дорогом костюме, от нее исходил запах тонких духов.
– А это кто? – спросила она Лену, удивляясь, с улыбкой, и оглядываясь на нее. – А что же ты молчишь? Лена, ну, знакомь меня.
– Это Владимир Волгин, – представила его Лена Фурцевой. – Это Екатерина Алексеевна.
– Да уж, да уж, – говорила Фурцева, крепко пожимая Волгину руку. – Вижу, серьезный молодой человек.
– Он написал много работ просто замечательных, – проговорила Лена, краснея и глядя на Волгина и вдруг понимая, что ей не о чем больше говорить. – Он такой замечательный, умница, но его не понимают. Он – гений.
– Не сомневаюсь, никогда умниц не понимали, – сказала Фурцева, бесцеремонно усаживаясь в кресло и доставая из кармана какую-то бумажку.
Волгин молчал. Он не смог определить, сколько лет Фурцевой, но в облике этой немолодой женщины было столько очарования. Хотелось говорить при ней умные слова, вести себя как-то особенно красиво.
– Я тут ненадолго, Алексей Павлович, мы вас, наших защитников, в обиду не дадим, – обратилась она к маршалу, усевшемуся напротив. – Вот только с открытием повременим. Я говорила с Леонидом Ильичам; он – за.
Старый маршал кивал в ответ, довольный, что есть люди, которые все понимают и знают, что без старой гвардии новую не создашь.
Фурцева говорила, а сама то и дело взглядывала на Волгина, словно ожидая случая заговорить с ним, и в ее внимательном взгляде отчетливо виделся интерес к нему.
– Кто ж его не понимает? – обратилась Фурцева к Лене с лукавой улыбкой.
– Да вот у него есть эссе, а никто не печатает, слишком смелое, – прошелестела Лена.
– Очень такое умное эссе о Чехове, Бунине и Казакове.