Жажда мести
Шрифт:
А что делал полковник государственной безопасности на заседании ученого совета? Свинцов сидел в тени; лицо его можно было увидеть, лишь хорошенько присмотревшись. Волгин все-таки узнал его и покрылся холодным потом. Не случайно на ученый совет пожаловал полковник Свинцов. Говорить или нет о своих догадках Дрожайшему? Он понимал, тот перепугается и – на этом все кончится. Но неужели академики, профессора, ректор, наконец, меньше значат, нежели один полковник КГБ?
Прошло три месяца прежде, чем он понял, почему на ученом совете присутствовал полковник Свинцов.
Сосед
– Послушай, что ты все время спишь?
– А что такое? – удивился Мизинчик, поворачивая свое криворотое лицо к нему, потягиваясь и отходя ото сна.
– Скажи, если, Вань, появился на защите человек, который тебя не любит, и более того, питает к тебе ненависть, что означает сие?
– Дурак только не знает: помешать тебе хочет, – отвечал просто Мизинчик, протирая глаза, – А что? Ты ж защитился.
– Я защитился, но не в этом дело. Мне профессор сказал, что дипломная моя работа тянет на докторскую.
– И что же, Владимир? Если профессор сказал, то все нормально. От него все и зависит. Помешать может только полковник КГБ. Не меньше.
Волгин смотрел в окно. Мысли о полковнике Свинцове рождали в нем злость, и в то же время желание действовать. Он уже не рад был, что завел разговор с Мизинчиком, мелким и жалким человечком, смыслом жизни для которого были сон и тарелка супа.
– Скажи, Ваня, ты ко мне попал случайно?
– Ты имеешь в виду комнату, в которой ты живешь, ну так комната не твоя, а государственная, – отвечал недовольно Мизинчик, натягивая штаны.
– Но если ты на заочном, то ты не должен жить в общежитии! – Волгин в упор смотрел на Мизинчика.
– Знаю. Вот и собираюсь переходить. А думаешь, у меня тут знакомые есть? Есть. Не скрою. Вот и молчи. Не устраивает? Меня все устраивает. Советской властью я доволен.
После этих слов Мизинчика Волгин окончательно убедился в своих предположениях.
– Ты откуда приехал? – спросил Волгин, прикидывая в уме, что со стукачами надо быть поосторожнее.
– А что? Из Рязани. Не нравится город?
– Я в Рязани никогда не был, а что мне нравится или не нравится, это уж не твое дело, – отвечал Волгин.
– Между прочим, мог бы давно спросить, – хохотнул Мизинчик, – а то все по бабам, да по бабам. Человек живет рядом, живая душа, а он даже не спросит. А я-то знаю, что ты из Хабаровска. К тебе вот ходит друг Борис, так жаловалась одна цаца на него.
– Кто такая?
– Да я не помню и какая, обыкновенная, – отвечал Мизинчик, ковыряясь в носу. – Все они на одну колоду. Что одна, что другая, что третья.
– Откуда ты-то знаешь? – удивился Волгин, присев на кровать.
– Была у меня одна, а вот, поди ж, стерва оказалась, изменила с одним татарином, попуталась, а потом давай плакать.
– И что?
– Я не прощаю в таких делах, строгим надо быть, – сказал
– Не знаю, – отвечал Волгин. Он презирал Мизинчика и с отвращением слушал его излияния по поводу женщин. Как всякий низкорослый мужик, к тому же еще страдающий и другими физическими недостатками, он был весьма высокого мнения о собственной персоне. И в своих рассуждениях всячески доказывал превосходство уродства над совершенством, ловкости над силой, тьмы над светом.
«Скажи, – мысленно спрашивал себя Волгин. – Вот ты умный, Волгин, проницательный, начитанный, можешь по памяти читать целые рассказы Чехова, “Войну и мир” цитируешь целыми страницами, а вот попробуй определи: осведомитель он или нет?» Он смотрел на Мизинчика и недоумевал. Все в нем было ошибкой природы: вывернутые губы, и уши, длинные волосатые руки, кривые ноги, вся кожа покрыта пигментными пятнами. «Не верь уродцам, они ненавидят красоту, а тот, кто ненавидит красоту, тот питает ненависть к разуму».
И тут Волгина осенило. Он встал с кровати и направился в коридор, спустился на первый этаж, подождал возле вахты, пока вахтерша отойдет, снял телефонную трубку и положил ее рядом с аппаратом, затем быстро вернулся в свою комнату.
– Там тебе звонят, Ваня. Иди. Свинцов какой-то.
– Свинцов? – поразился Мизинчик, вылупил глаза на Волгина и помотал головой. – Я такого не знаю.
– Как не знаешь? – сорвалось с языка у Волгина. – Русским же языком сказано: Свинцов! Иди, иди.
II
Борис ожидал его на станции «Арбатская». Уже наступили сумерки, и солнце все еще рассеянно бросало на землю розоватые блики света. Гоголь стоял, склонив голову, на массивном пьедестале; вокруг на скамейках сидели люди, отдыхали, а на верхушках деревьев устроились вороны, и тоже отдыхали. Борис был одет необычно. Он тщательно готовился к сегодняшнему вечеру, но ни во что не посвящал приятеля, многозначительно поглядывал на него и на его вопросы не отвечал. На нем была новая кофта сиреневого цвета, лакированные индийские туфли, волосы тщательно подстрижены, от него пахло приятными духами.
– Хеса знаешь? – спросил он. – Юрий который? Такие люди должны приехать, что лучше не говорить.
– Кто? – спросил Волгин.
– Не хочу говорить. Мне все равно. А тебе важно. Я защитился. Все. Плевать на всех хотел. Я – кандидат наук, триста двадцать рублей положи мне в карман. И не дури! Понял? То есть я еще не защитился, но диссертацию мою приняли к защите. Сам Ландау, от него рецензия. Пришел к нему с одной девочкой, все при ней, что надо, в общем. Он это дело любит. Она ему глазки, а он мне написал и говорит: «Не скромничай! Скромность присуща людям ограниченным!» А? Каково? Гений! Да с его рецензией мне сам волк не страшен!