Жажда возмездия
Шрифт:
– Отец, бежим!
И оба всадника исчезли в снежном вихре.
Филипп уже снял свой шлем и бежал к жене.
– Моя любовь! Он не ранил тебя?
– Нет... О, Филипп... Я уже потеряла надежду тебя увидеть! Я думала...
Но он заставил ее замолчать страстным поцелуем, так крепко прижав ее к своей одетой железом груди, что она застонала.
– Вы ее раздавите, – заметил Мортимер, – и всем будет очень жаль. Дайте ей немного пожить!
Филипп освободил Фьору из объятий и расхохотался:
– Ты прав, друг мой, но от большого
– Филипп! – позвала Фьора, когда увидела, что муж снова вдевает ногу в стремя. – Ты ведь не оставишь меня?
Она бросилась к нему, но его улыбка уже исчезла:
– Так надо, Фьора! Там идет бой, и мой принц может не увидеть завтрашнего дня. Мне надо к нему! Спасибо вам, друзья, и спасибо монсеньору Рене, который, как настоящий рыцарь, позволил мне присоединиться к своим, как только стало известно, что моя жена в безопасности!
– Филипп! – надрывно звала Фьора. – Вернись! Тебя могут убить!
– Я надеюсь, что нет, потому что я тебя люблю!
Он ударил лошадь сразу обеими шпорами и быстро скрылся; Фьора бросилась было за ним вслед, однако Мортимер схватил ее и силой заставил остановиться.
– Успокойтесь! – резко сказал он. – Он не простит вам, если вы ему помешаете: речь идет о его чести!
В это самое мгновение раздался зловещий звук огромных горских труб. Было чуть за полдень, и схватка началась...
Она долго не продлилась, несмотря на отчаянное сопротивление маленькой бургундской армии. Похожая на огромного барана, швейцарская фаланга, ощетинившись копьями, появилась из-за леса Сорю и смяла неприятельские войска, которые ждали атаки по фронту. Несколько раз, пока армия еще защищалась, а раненый Галеотто спускался к Мерте со своими уцелевшими солдатами, в самой середине боя можно было заметить Карла Смелого, который свирепо бился, прежде чем исчезнуть.
Деметриос медленно ехал на лошади вдоль ручья Сен-Жан. Вокруг повсюду валялись трупы, снег под которыми превратился в кровавое месиво. Уже приступили к своей мерзкой работе мародеры, а в освобожденном городе зазвонили колокола всех церквей.
Доехав до пруда, грек услышал слабый стон. Он спешился и отвязал медицинскую сумку. Пруд был покрыт льдом, но в некоторых местах он провалился под тяжестью мертвецов. Грек стал осторожно продвигаться вперед, ощупывая перед собой дорогу. Стон стал слышнее. Карл Смелый лежал среди замерзшей озерной травы, ноги были в воде, а вся одежда и доспехи залиты кровью. Герцог был перед ним, с пронзенной копьем грудью, а из его бедра торчала пика. Шлем с золотым орлом лежал у его плеча, но Деметриосу не нужно было это доказательство, он и без того узнал лежащего перед ним человека, которого так давно ненавидел.
Раненый почувствовал его присутствие и открыл глаза:
– Спасите... Бургундия, – невнятно прошептал он, и Деметриос наклонился над ним. Его враг был перед ним, дрожащий, отданный на его милость. Ему надо было сделать
И грек вспомнил, что он врач. Рука, которой он намеревался нанести удар, была создана совсем для другого: перевязывать раны, ухаживать за больным, лечить... и горечь мести прошла. Взявшись за копье, которое пригвоздило тело герцога к земле, он осторожно вытянул его, потом стал так же медленно расстегивать доспехи.
– Не шевелитесь, – приговаривал он, – я – врач. Я позабочусь о вас, а затем пойду за помощью...
Он приподнялся, чтобы пойти за своей медицинской сумкой, и в это время, пущенный опытной рукой боевой топор раскроил Карлу череп. Герцог умер на месте, а Деметриос, оторопев, смотрел, как убийца убегает прочь. Карл Смелый умер, а с ним и Бургундия. Его помощь уже не была нужна.
Грек оставался еще какое-то время на том же месте и внимательно присматривался к мертвому герцогу, пытаясь найти в его чертах то, что долгие годы питало его ненависть.
– Вы тоже не смогли его убить? – произнес холодный голос, и, подняв вверх глаза, Деметриос увидел Леонарду, которая смотрела на него, скрестив на груди руки.
– Нет, – ответил он с новым для себя чувством смирения, – нет, я не смог. Прежде всего я врач.
– И вы хотели, чтобы его убила она, это невинное создание, о страданиях которого вам известно больше, чем кому-то другому. Не правда ли, легко сказать: «Убей! Заколи! Отрави!» – когда сам находишься в безопасном укрытии! Она рисковала попасть под пытку, на эшафот, а вам было все равно. И к тому же вы осмелились подвергнуть ее самому омерзительному шантажу...
– Не вините меня так, госпожа Леонарда. Мысль о том, что она могла стать его подругой, сводила меня с ума. Она ведь поклялась помочь мне погубить его!
– И вы возложили все надежды на слабую женщину, вы дошли до того, что превратили человека, которого она любила, в предмет отвратительной сделки! Неужели вы подумали, что я вам это позволю? Я никогда не любила вас, Деметриос, сейчас я вас ненавижу.
– Я не могу осуждать вас за это. Эстебан тоже отвернулся от меня; он помог Филиппу де Селонже бежать и добился для него протекции герцога Рене. Теперь все кончено. Попросите за меня прощения у Фьоры и скажите ей, что все-таки я любил ее, что бы она про меня ни думала.
– Куда вы отправитесь?
– Не знаю. К тому, кто имеет во мне нужду. Может быть, к королю Людовику...
– Это неважно. Важно то, чтобы это было как можно дальше. Может быть, она вас простит. А я – не могу...
– Я понимаю...
С трудом Деметриос сел в седло. Его плечи сгорбились, и ему сразу можно было дать на десять лет больше. Он повернулся к Леонарде, которая стояла на берегу замерзшего пруда и смотрела на него, похожая на беспощадное изображение справедливости.
– Прощайте, госпожа Леонарда!