Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге
Шрифт:
— Ты красива, Рашель, — сказал он.
В ее пустых глазах заиграла ребячливая, веселая улыбка. Она закружилась на месте и схватила Винсента за руку.
— Как хорошо, что я тебе нравлюсь, — сказала она. — Я люблю, когда я нравлюсь мужчинам. Тогда все гораздо приятнее, не правда ли?
— Конечно. А я тебе нравлюсь?
— По-моему, ты очень смешной, Фу-Ру.
— Фу-Ру! Так ты знаешь меня?
— Я видела тебя на площади Ламартина. Зачем это ты вечно таскаешь какую-то раму на спине? И почему никогда не носишь шляпы? Разве солнце тебя не печет?
Ее детская наивность рассмешила Винсента.
— Какая ты славная, Рашель. Будешь звать меня по имени, если я скажу, как меня зовут?
— А как тебя зовут?
— Винсент.
— Нет, мне больше нравится Фу-Ру. Ты не против, если я буду звать тебя Фу-Ру? И можно мне чего-нибудь выпить? Старый Луи следит за мной из зала.
Рашель притронулась пальцами к своей шее; Винсент смотрел, как они погружались в мягкое тело. Она улыбалась своими глуповатыми голубыми глазами, и он понимал, что она улыбается в предвкушении счастья и хочет, чтобы и он был счастлив. У нее были ровные, красивые, хотя и темные зубы; полная нижняя губа слегка отвисала и почти закрывала впадинку над пухлым подбородком.
— Закажи бутылку вина, — сказал Винсент. — Но не очень дорогого, — у меня мало денег.
Когда вино было подано, Рашель спросила:
— Не перейти ли нам в мою комнату? Там гораздо удобней.
— Что ж, с удовольствием.
Они поднялись по каменной лестнице и вошли в комнатку Рашели. Там стояла узкая кровать, шифоньерка, стул, на выбеленных стенах висело несколько цветных юлианских медальонов. На шифоньерке Винсент заметил две рваные, затасканные куклы.
— Я привезла их из дому, — сказала Рашель. — Возьми их, Фу-Ру. Вот это Жак, а вот это Катерина. Я играю с ними в папу и маму. Ой, Фу-Ру, почему у тебя такое смешное лицо?
Действительно, Винсент стоял посреди комнаты и глупо улыбался, — в каждой руке у него было по кукле. Вдоволь нахохотавшись, Рашель отняла у Винсента и Жака и Катерину, посадила их на шифоньерку, сбросила с ног сандалии и сняла платье.
— Сядь, пожалуйста, Фу-Ру, — сказала она. — Давай играть в папу и маму. Ты будешь папа, а я мама. Ты любишь играть в папу и маму?
Это была невысокая, коренастая и крепко сбитая девушка с выпуклыми, крутыми бедрами; ее острые груди сильно выдавались вперед, а пухленький круглый живот круто сбегал к промежному треугольнику.
— Рашель, — сказал Винсент, — если ты будешь звать меня Фу-Ру, я тоже придумаю тебе имя.
Рашель захлопала в ладоши и бросилась к нему на колени.
— Ох, скажи, скажи, какое же это имя? Я люблю, когда мне придумывают новые имена.
— Я буду звать тебя Голубкой.
В светлых глазах Рашели мелькнуло недоумение и обида.
— Почему же Голубкой, папа?
Винсент легонько провел ладонью по ее круглому, девическому животу.
— Потому что ты похожа на голубку: у тебя нежные глазки и маленький толстенький животик.
— А это хорошо — быть голубкой?
— Ну, конечно. Голуби очень милые, очень нежные… и ты
Рашель потянулась к нему губами и поцеловала его в ухо, потом вскочила с кровати и достала два стакана для вина.
— Какие у тебя смешные уши, Фу-Ру, — сказала она между двумя глотками. Она пила, как пьют дети, сунув в стакан нос.
— Тебе нравятся мои уши? — спросил Винсент.
— Да. Они мягкие и круглые, как у щенка.
— Возьми их, раз они тебе нравятся.
Рашель громко засмеялась. Потом, поднеся стакан к губам, снова вспомнила шутку Винсента и снова засмеялась. С ее левой груди стекала тоненькая красная струйка вина, извиваясь по животу, исчезала в темном треугольнике.
— Ты очень милый, Фу-Ру, — сказала она. — А все говорят, что ты тронутый. Ведь это неправда, верно?
Винсент пожал плечами.
— Я тронутый, но только чуть-чуть, — сказал он.
— А ты будешь моим возлюбленным? — спросила Рашель. — У меня нет возлюбленного уже больше месяца. Будешь ходить ко мне каждый вечер?
— Боюсь, что я не смогу ходить к тебе Каждый вечер, Голубка.
Рашель надула губы.
— Это почему же?
— Помимо всего прочего, у меня нет денег. Понимаешь?
Рашель игриво ущипнула его за правое ухо.
— Если у тебя нет пяти франков, Фу-Ру, то, может быть, ты отрежешь свое ухо и дашь его мне? Я положила бы его на этажерку, играла с ним каждый вечер.
— А потом ты вернешь его мне, если я принесу пять франков?
— Ох, Фу-Ру, ты такой чудной и такой милый! Если бы все мужчины, которые приходят сюда, были как ты!
— Тебе здесь нравится, Рашель?
— О, конечно, здесь очень весело… и мне все нравится… кроме зуавов.
Рашель поставила стакан на столик и обняла Винсента. Он чувствовал, как она прижалась к нему своим мягким животом, а ее острые груди словно прожгли его насквозь. Она впилась губами в его рот. Он чувствовал, что целует мягкую, бархатистую изнанку ее нижней губы.
— Ты ведь придешь ко мне еще, Фу-Ру? Ты не забудешь меня и не пойдешь к другой девушке?
— Я приду к тебе, Голубка.
— Ну, а теперь мы поиграем, ладно? Будем играть и папу и маму.
Когда через полчаса Винсент вышел от Рашели, его томила страшная жажда, которую он утолил, лишь выпив множество стаканов холодной, чистой воды.
4
Винсент пришел к заключению, что чем тщательнее растерта краска, тем лучше она пропитывается маслом. Масло лишь растворяло краску; он не придавал ему особого значения, тем более что грубая фактура его картин его вполне устраивала. Вместо того чтобы покупать краски, которые были растерты в Париже на камне бог знает сколько дней назад, Винсент решил готовить их собственноручно. По просьбе Тео папаша Танги прислал Винсенту три разных хрома, малахит, киноварь, свинцовую оранжевую, кобальт и ультрамарин. Винсент растер их у себя в гостинице. Теперь краски не только обходились ему дешевле, но были более свежими и стойкими.