Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

Колышевский Алексей

Затем появился еще какой-то примелькавшийся в сериалах актер, назвался бароном, сказал, что его только что выпустили из тюрьмы и там, в тюрьме, он стал гомосексуалистом. В зале первый раз полыхнуло смешком.

Теперь это стало непременным в каждом спектакле: несколько забористых ругательств, обязательный намек на извращения. Режиссер таким образом думает потрафить современной аудитории, и летят со сцены в зал заковыристые словечки, сальности, пошлость, приводя в ужас осколки интеллигентной публики, разбросанные по наиболее дешевым в зале местам. Постмодернизм скоро убьет старую добрую культуру, если только раньше сам не загнется. Есть еще надежда.

Вышли на сцену дама и слуга – известный актер, все стали играть всеобщее раздражение, сменившееся суетой в ожидании американского мецената по фамилии Малкович. Здесь

Мемзеру стало окончательно понятно, что спектакль плохой, и он зевнул. А на сцене меж тем появились декорации, этот самый Малкович материализовался в виде корифея Юрского, и зал взорвался овацией, но и после явления Юрского ничего любопытного не случилось: скучшейшие, надуманные диалоги, высосанная автором пьесы идейка, два костюмированных бандита в конце первого действия, оказавшихся не бандитами, а частью идейки титулованной дамы. Бандиты немного поглумились над Юрским-Малковичем, постреляли всех, кроме американца, и спустя минуту все так же скучно воскресли, а дама призналась Юрскому, что все случившееся есть наглядная иллюстрация к придуманному ею проекту экстремального туризма для состоятельных иностранцев. Финал был сыгран так себе, но получился неожиданным и потому сорвал аплодисмент.

В антракте Сергей, Мемзер и Наташа единодушно решили хоть немного прогуляться. Особенного места для прогулок не было, кроме как в небольшой зале с фотографиями актеров и оттоманками, которые, впрочем, все как одна были заняты. Троица заняла место у окна, Сергей признался, что хочет бутербродов из буфета, но решили в буфет не соваться. Не отстаивать же, в самом деле, очередь?! Мемзер увлеченно заговорил о чем-то, и впрямь очень интересном. Кажется, он пустился в воспоминания о вьетнамской войне, и Сергей с Наташей невольно увлеклись его рассказом, втянулись, и он показался им куда интересней только что увиденного. Как-то незаметно Мемзер перешел к своему скорому отъезду, внезапно хитро подмигнул, взял жену за руку, притянул к себе и поцеловал в щеку. Оказывается, перед этим он сказал нечто важное, но его словно не услышали. Тогда он повторил, что очень хочет, чтобы она поехала с ним, все уже решено, оформлено, они уезжают с Белорусского вокзала завтра, рано утром, и вернутся не раньше двадцатого.

– Возьмем машину в прокат и поедем куда глаза глядят. Шут с ними, с лыжами. Ради тебя я готов отказаться от привычек, даже если они сугубо полезные.

У Сергея перехватило дыхание, он мгновенно вспотел и закусил нижнюю губу.

– Что с тобой, Сережа? – участливо осведомился Мемзер и тоже взял его за руку. Теперь со стороны казалось, что трое взрослых людей собираются водить хоровод. – Тебе душно? Вообще здесь и впрямь душновато. Как вам спектакль? По-моему, великолепно. И Юрский, и все остальные играют в полную силу, и замысел грандиозный, и драматургия выверенная. Что думаете?

Наташа молчала, стараясь не смотреть на Сергея. Она куда лучше умела держаться, но сейчас была как никогда близка к срыву.

– Я как раз и хотел сказать, что мне как-то не очень, – справившись с головокружительным приливом, ответил Сергей. – Многое непонятно в замысле. Но финал мне понравился.

– Ты молодец, – с усмешкой сказал Мемзер. – Я всегда знал, что в тебе моя порода. Владеешь ситуацией, отвечаешь честно. Думаю, что второе действие все разъяснит. Нам пора в зал.

Опять это жгучее соседство с ее локтем, коленкой. Но во втором действии все изменилось, все пошло не так. После антракта воздух стал словно с примесью песка – это уже не была ее коленка, ее локоть. Рядом с ним сидела не его женщина, ее только что украли, изъяли под благовидным предлогом, и он ничего не в силах сделать. Две недели любви, которые многое изменили бы, на глазах превратились в фарс гораздо более сильный, чем действо, разворачивающееся на сцене. Там все шло еще хуже, чем в первом, нисколько не связанным с продолжением, действии. После антракта все изменилось не только в любовном мемзеровом треугольнике. Юрский теперь изображал покойного виолончелиста Ростроповича, но под другой фамилией, пил с бывшим в первом действии графом водку на брудершафт и смачно произносил слово «говно». Появилась на сцене и жена законспирированного Ростроповича – Вишневская, также по-иному обозначенная. Зевающий Мемзер подумал, что, верно, это воплощение какой-то всамделишной истории, известной широко в чрезвычайно узких кругах

и от того кажущейся еще более надуманной и скучной тем, что в этой понятной «своим» интриге никто посторонний ни черта не понимает. Вишневская, впрочем, была изображена вполне правдоподобно, актриса была подобрана со знанием дела, ей, кажется, даже не приходилось входить в роль, до того ее манеры и грубый, властный голос были похожи на приму в жизни. Актриса, в первом действии изображавшая графиню, теперь играла роль какой-то администраторши с гротескным одесским говорком. Все искали некоего афериста, фамилия которого была отчего-то Краковяк, в результате так его и не нашли, и спектакль закончился черт знает как, репликой-вопросом в возвышенном и оттого особенно идиотском стиле. Аплодировали мало. Юрский стыдливо вышел на поклон и тут же исчез, а вместе с его уходом рухнул занавес и театр словно притворился, что всего этого бреда, который только что происходил в его стенах более двух часов, и вовсе не было. Провокация не вышла на сцене, но прекрасно удалась в жизни. Мемзер был очень доволен, и в автомобиле расхваливал спектакль направо и налево, ухитряясь так переиначивать действие, что Сергею захотелось броситься на него с кулаками.

– Жаль, что не сможем вместе встретить праздник, – вдруг прервал свои театральные шарады дядюшка, – но ведь ты найдешь, чем развлечь себя? Я попросил приятеля, он организует тебе встречу Нового года в своем клубе. Там будет весело, вокруг много профессиональных принцесс, ты останешься доволен.

– Я здесь выйду, мне близко, хочу пройтись, – Сергей чувствовал себя отравленным присутствием Мемзера, старался не смотреть на Наташу и больше всего сейчас хотел вырваться на свободу. Уезжают завтра! Каково?! Он даже не сможет с ней проститься...

– Как знаешь, как знаешь, – Мемзер потрепал его по плечу. – Ну что же, давайте пожелаем друг другу всего наилучшего в наступающем году. Уверен, что для каждого из нас он станет незабываемым. Нас с тобой ждут великие дела, дорогой племянник, великие дела, которые обязательно будут вознаграждены по заслугам. Ну, давай-ка я тебя поцелую. Наташа? Поцелуй молодого человека.

* * *

Он очутился на улице и побрел в сторону, противоположную той, куда уехал только что их автомобиль. Было пусто, так пусто, будто он враз осиротел и мгновенно осознал это, спокойно, без истерики и надрыва. Сергей поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и зашагал к дому. Больше того, что произошло, не могло произойти. Не бывает двух планетарных катастроф подряд, одним вселенским взрывом перерождается все, на смену Ветхому Завету приходит Новый, и теперь, уже невозвратно, наступила ясность: дядюшку надобно прибить, как шумную толстую муху. Сомнений больше нет.

Вдруг он все узнал? Или начал догадываться? Прежний липкий страх оставил Сергея, и он остановился посреди улицы, не дойдя нескольких метров до своего подъезда. Очень не хотелось накручивать себя в этот вечер больше, чем уже было накручено, и ленивый Авось нашептал ему, что именно сегодня случилось так и он увидел новую, прежде незнакомую ему сторону дядюшкиного характера. В самом деле, ведь он, его дядюшка, имеет на Наташу куда больше прав, он ее законный муж и он по-своему (именно по-своему, подумал Сергей) любит ее.

Зазвонил телефон, номер был незнакомым, и Сергей не стал отвечать. Рванул на себя подъездную дверь, вошел, кивнул консьержу. Он слишком погружен был в свои переживания, в заботы, появившиеся столь внезапно, и поэтому, конечно, не заметил самый неприметный автомобиль на свете – грязный «жигуленок», уныло ткнувшийся в поребрик на другой стороне улицы. Из выхлопной трубы пульсирующими сгустками вырывался дымок, фары были потушены, стекла затемнены, и кто его знает, за какой надобностью стояла здесь эта машина, зачем в ней были эти двое, внимательно наблюдавшие за Сергеем?

Убедившись, что объект их наблюдения вошел в подъезд, Миша педантично убрал в футляр небольшой, но вполне мощный бинокль, повернулся к Эльвире и продолжил убеждать ее:

– Говорю тебе, этот сопливый гедонист безобиден. Я наблюдаю за ним уже пятый день, он частенько выходит из дома совсем один. По утрам ездит в свой хренов офис на джипе с охранником, но вечером отпускает его, а потом к нему приезжает одна роскошная блонда.

– Красивей меня?

– Эля, не смеши.

– Что ты имеешь в виду? Я, по-твоему, уродина?!