Жажду — дайте воды
Шрифт:
В товарном вагоне тепло. Топится «буржуйка». То и дело подсыпаем угля. И трескучий мороз нам сейчас нипочем. А какой мороз стоит — слеза, не скатившись, льдинкой оборачивается. На базарных прилавках и в станционных ларьках шаром покати. Останавливаемся часто. По нужде далеко не бегаем.
На одной из станций Шура дала мне головку чеснока.
— Не ешь его. Только десны каждый день натирай.
— Зачем?
— Чтоб цингой не заболеть.
На станциях добываем кипяток. Только «кипяток» этот чаще нависает над краном
Челябинск — город огромный. Над ним глыбой висит дымная туча. Здесь видимо-невидимо заводов. Трамваи ходят полупустые. На улицах гуляет ветер.
Нас привели на знаменитый Челябинский тракторный. Выделили участок, дали кирки, лопаты и ломы и сказали:
— Стройте себе казармы.
Земля промерзла больше чем на полметра. Мы начали орудовать топорами. Каждый взвод прежде вырыл себе землянки. На счастье, вокруг были навалены горы угля. Едва наши «буржуйки» раскалились, балки «заплакали», земля над ними разомлела-размякла и жижей посыпалась-потекла на нас. Но это ничего. Только бы отогреться.
Я снова работаю с Сахновым. Как и прежде, штукатуром. Работаем по шестнадцать часов. Подъем в шесть утра. На завтрак — кусок рыбы или горсть разваренного гороха да жиденького чая, после чего мы спешим на работы. Хлебная пайка у нас — пятьсот граммов на каждого.
Командир роты вдруг вызвал меня ул себе.
— Грамотный? — спросил он.
— Да, был учителем.
— Комсомолец?
— Так точно!
Он привел меня в канцелярию огромного завода и представил приветливой седовласой женщине.
— Я беру вас в помощники, — сказала она. И поручила заниматься выдачей хлебных карточек.
Сижу в тепле, работа чистая.
Командир роты спросил:
— Как, доволен?
Не доволен. Я, как прежде, рвусь на фронт.
Моя начальница наделила меня талонами на обед.
— Столовая в подвале, — сказала она. И это уже здорово.
В столовой дважды в день бывает чай с сахаром и один раз дают горячее. При такой жизни пайкой можно и поделиться. На первый раз я все пятьсот граммов хлеба понес в казарму. Серожу хотел отдать. Он отказался.
— Дай, — говорит, — Каро, а я пока обхожусь.
Каро совсем отощал и духом упал. Почти все время лежит. Лицо усыпано болячками. Хлеб мой заглотнул в мгновение ока.
— Если отдам концы, прошу тебя, напиши Аиде, что погиб я на фронте. Сделаешь?
— А с чего это ты вдруг собрался концы отдавать? — говорю я. — Лучше займись чем-нибудь. Нельзя так. Ты еще молодой.
Никак мне не удавалось поднять его с нар, вселить надежду, желание жить, действовать. Парень здорово сдал. А какой был красавец!.. Физическая его слабость от инертности духа.
Он нагонял на меня тоску. Еще, чего доброго, и я ударюсь в отчаяние? Но нет! До этого я не дойду! Меня в болото не затянешь. Я родился в каменистых горах. Дух во мне крепкий.
Матушка-начальница целыми днями у рабочих. Говорит она очень мягко, едва слышно. Никогда не сердится. Я часто вижу в глазах у нее слезы, которые она старается скрыть. Два ее сына и муж воюют. За них, верно, переживает. А может, и еще о чем-то тревожится.
Есть хорошие новости. Сегодня утром, едва она вошла, я встал по всей форме и сказал.
— Мария Александровна! Позвольте мне вас порадовать!
— Чем? — она сразу встрепенулась, и голос ее прозвучал звонче обычного. — Чем порадовать?..
— Вчера наши войска освободили город Волоколамск!..
Глаза у моей начальницы заблестели. Она бросилась к карте, висевшей на стене.
— Где Волоколамск? Ах, да! Вот он, обведен черным. Это я, сынок, сама его карандашом обвела, когда сдали… А ну, найди-ка ластик, надо стереть черный круг. Обязательно надо стереть…
Волоколамск расположен к западу от Москвы. Выходит, защитники Москвы перешли в наступление и, продвигаясь вперед, уже довольно далеко отбросили гитлеровских захватчиков?..
— Ах, как же это здорово!
И я впервые увидел на лице у нее улыбку.
Скоро очистились от черных кругов Тихвин, что неподалеку от Ленинграда, Калинин и Клин — это к северу от Москвы. А сейчас бои идут южнее столицы, в районах Наро-Фоминска и Калуги. Со дня на день и их освободят. У меня теперь всегда наготове ластик и красный карандаш. Отныне они могут понадобиться каждую минуту…
Матушка-начальница поручила мне сообщить всем нашим об освобождении Волоколамска.
— Беги и расскажи об этой радости! Вдруг они не слыхали?! У вас в землянках ведь нет радио?
— Конечно нет, — ответил я.
— Надо поговорить в горкоме, чтобы везде установили радиоточки. Ох, сынок, наконец-то дождались! Так оно и должно было быть. Эта зима обязательно принесет нам перелом в войне. Понимаешь, сынок?.. Может, и я письмо получу, хоть от одного из трех своих воинов?..
На дворе морозы, а я иду как по горячей земле. Передо мной одна картина сменяется другою — мне видятся отступающие немцы, тающие снега и… буро-красное пламя, которое, откатываясь, уносится на Запад.
Я радуюсь и в то же время чувствую себя в какой-то степени виноватым. Меня-то ведь там нет, на линии огня!..
Какая-то женщина с противоположной стороны улицы кричит:
— Эй, солдатик, слыхал добрую весть?..
— Про Волоколамск? — крикнул я. — Слыхал. Поздравляю, тетушка.
— Спасибо. Пошли тебе бог счастья!..
Огромный город словно бы высвободился из леденящих оков. Подумать только, какая сила в победе воинов! Пусть пока еще в малой победе. Эта весть теперь уже небось на весь мир разнеслась. Мне вспомнился «блицкрик» Сахнова, и я расхохотался. Интересно, что сталось с фельдмаршалом Гудерианом? Он ведь собирался Седьмого ноября провести по Красной площади свои войска и свои танки. Получил шиш под нос!..