Жажду — дайте воды
Шрифт:
Классное орудие — миномет, только уж больно тяжелое. И ствол, и лафет, и тренога — все у него неподъемное. Я как наводчик таскаю на себе ствол, а это ни больше ни меньше — целых тридцать пять килограммов. В иные дни километров по пятьдесят — шестьдесят отмахиваем, а я все с ней, с ненаглядной своей ношей. К тому же еще винтовка, лопата, противогаз, всякие специальные приспособления для наводки и прочее. В общем — обычная жизнь готовящегося к бою солдата. Наконец я избавился от ощущения своей ненужности, никчемности. Теперь-то я человек, у меня есть
Дело у нас нелегкое. Подъем в шесть утра. В исподнем выскакиваем на улицу, прямо на снегу делаем зарядку. Потом умываемся-обтираемся ледяной водой, одеваемся и строем идем на завтрак.
День, весь целиком, проводим на полигоне. Возвращаемся в десять вечера, и опять же строем — на ужин. И туда и обратно непременно с песней. Сахнов знает только одну-единственную песню.
…Я сиротка бедная, Бездомная птица… —поет он.
И хотя это не какой-нибудь марш, мы дружно подхватываем:
…Я сиротка бедная…Отбой в одиннадцать. Нелегкая жизнь, но мне она по сердцу. И никогда еще я не чувствовал себя таким здоровым, бодрым.
Сегодня третье февраля. Месяц и шесть дней, как мне восемнадцать лет. От записей моих веет воинственным духом.
Нам выдали новое обмундирование.
Ватные брюки, телогрейку и шинель, оставшиеся у меня еще от стройбата, я свернул и сунул в вещмешок. Хочу послать домой. Мама выменяет на картошку или на дрова. Все — дело. А пока я положил вещмешок в изголовье вместо подушки. Однако вездесущий ротный старшина скоро углядел мой «клад» и велел все срочно ликвидировать:
— Выкинь эти лохмотья! Не смей мне портить вид казармы!
Как назло, в этом селе нет почты. Съездить хоть на день в Курган мне не позволили. Ничего не поделаешь; я решил, когда пойдем на учение, по пути выбросить вещички на свалку. Сахнов отсоветовал:
— Погоди еще.
На другой день Сахнов снес мои пожитки в село и выменял там на хлеб и на сало. Обрадовались мы несказанно. Того, что нам выдавали, не очень-то хватало. И вот неожиданная добавка.
Но и сало и хлеб скоро стали мне поперек горла. Как-то вечером Сахнова вызвали в штаб полка. Он ушел удивленный и испуганный и вернулся очень подавленным.
— Барахлишко, что я продал, застукали. Пришлось следователю сказать, что они твои, сынок. Накажут теперь нас.
— Так они же у нас не ворованные, за что наказывать? — удивился я.
— Накажут, — вздохнул Сахнов. — Тебе-то ничего. Ты впервые влип. А меня уже дважды тягали за эдакие делишки…
Надо было идти в штаб — за мной явился посыльный. Призвал на помощь все свое самообладание и пошел. Вся надежда на то, что проданные вещи я не украл, они мои. В стройбате
Штаб размещался в деревянной избе с узкой дверью. Я вошел, представился капитану, начальнику особого отдела полка. Он составил акт, спросил имя, отчество. И разные другие вопросы задавал. Глянув мне прямо в глаза, сказал:
— Вам известно, что в армии за воровство положен расстрел?
— Известно, — едва выговорил я в ответ.
— Где вы украли проданное обмундирование?
— Не украл! Честное комсомольское, не украл! — стараясь не выказать волнения, заверил я. — Это все мое! Мое собственное…
Я объяснил капитану, как дело было. Он выслушал меня внимательно, но явно без сочувствия.
— Вы сами решили их продать?
— Да, я сам…
— И никто вам советов на этот счет не давал?
— Нет…
— Но почему их продавал боец Сахнов, а не вы?..
— Он же старше меня!
Капитан рассмеялся, посмотрел мне в глаза, покачал головой и разорвал акт.
— Я верю вам и прощаю. На первый раз отсидите на гауптвахте. Это будет вам уроком, чтоб в будущем чего хуже не натворили. И вам, и всем другим. Повторите приказ.
Я повторил.
С меня сняли ремень, отобрали бумаги и вещи и отвели на гауптвахту. И хотя наказание легкое, но унизительное…
Нас, тех, кто на «губе» в одиночке, кормят только раз в сутки. Днем водят на работы. Света нам вечерами не дают. Однако я утешаю себя тем, что Сахнов не пострадал.
И все-таки я счастливый. Всего пять дней просидел под арестом. Ночью нас вывели с гауптвахты и скомандовали:
— Разойдитесь по своим подразделениям. Отправляемся на фронт.
Серож и Сахнов обняли меня. Сахнов даже всхлипнул и говорит:
— По моей вине чуть не сгинул, сынок!.. Прости уж!..
Вышли из села и почти до утра шагали по безлюдным местам. На одной из станций нас усадили в товарный эшелон, и мы устремились на запад.
Едем на фронт. Я безмерно рад.
Сегодня двадцать восьмое февраля. Уже два месяца, как мне стукнуло восемнадцать.
Миновали Свердловск, потом Казань, и вот наконец Москва. Из вагона смотрю на занесенные снегом пригородные поселки, на церковные купола, пытаюсь разглядеть вдали Кремль.
Здесь еще сохранились оборонительные сооружения, заграждения, доты и дзоты. Еще совсем недавно в этих местах шли тяжелые бои. Москва, приложив титанические усилия, отбросила орды фашистов далеко от своих стен. Москва победила. И сейчас город подобен исполину, залечивающему свои раны.
К нашему эшелону приблизилась стайка школьников — мальчиков и девочек. Все они бледные, повзрослевшие. Ребята принесли нам в подарок бумаги на курево, карандашей, тетрадок и разных других мелочей. Это очень нас взволновало.