Желание или защита
Шрифт:
Я киваю, подняв подбородок, и провожу языком по кромке своих зубов, пытаясь не реагировать на явный упрек. Но я знаю, что я его заслужил. В прошлом сезоне мне пришлось отсидеть пять игр и заплатить тысячи долларов НХЛ за то, что я ударил другого игрока. Я не виноват, что он сам это начал и в итоге порвал себе связки колена. Не вступай в борьбу, которую не сможешь выиграть.
Тренер Янг берет на себя роль вещателя, и все внимание переходит к нему. Он говорит что-то о том, как нам нужно надрать задницу противникам в первой игре, но я пристально смотрю на Реми, его взгляд сфокусирован на мне. Видимо,
Через полчаса мы готовы к началу игры и занимаем позиции на льду. Я бросаю быстрый взгляд на трибуны, но девочки там уже нет. Зато я замечаю целую толпу девушек с плакатами, на которых написано, чтобы Уэстон Кершоу и Колби Найт на них женились, и отворачиваюсь, тихо ругаясь себе под нос. Нет ни одного подобного плаката с моим именем, что, в принципе, вполне нормально. Мне нравится оставаться в тени. Но это также напоминает о том, что я – головная боль команды… изгой.
Я практически чувствую, как закупоренная энергия и агрессия выплескивается из меня, словно потоки воды, бьющиеся о камни, – это мое самообладание не выдерживает под натиском накопленной энергии. Но я не могу позволить этому отразиться на сегодняшней игре.
Наконец эта чертова шайба падает на лед, и я делаю рывок вперед, вспоминая нашу тренировку. Ко мне присоединяется тридцать седьмой игрок из «Ренегейдс», я улавливаю краем глаз, как сбоку мелькает его белая майка. Это было ожидаемо. Мало того, что его болтовня переходит все нормальные границы, так еще и парень, которому я поставил подножку в прошлом сезоне, оказался его лучшим другом. Упс.
Я стараюсь не смотреть Илье Адрик прямо в глаза, боюсь, что этот злюка сразу превратит меня в камень.
– Андерсон! – Помимо акцента, он слегка шепелявит с капой в зубах.
Я стараюсь его игнорировать, но он продолжает перекрикивать толпу.
– Как Рождество, дружище? – От этих слов я прикусываю щеки изнутри так сильно, что вот-вот хлынет кровь. Он продолжает: – Миленько и… тихо? Все как ты любишь?
В ответ я лишь разминаю шею до хруста.
Он ухмыляется.
– Или ты навестил папашу?
Остатки самообладания во мне мгновенно испаряются, за секунду до того, как мой кулак встретится с его лицом.
Глава 2
Энди
– НОА! Тащи свою пятую точку сюда! Мы опаздываем! Снова!
В конце я перехожу почти на шепот. Стою у лестницы, подперев рукой бедра.
Мой взгляд скользит по вещам, раскиданным по лестнице: стопкам чистого кое-как сложенного белья, книгам, коробке из доставки «Амазона» по подписке (что, кстати, очень удобная штука, ведь только благодаря ей у нас в доме еще есть зубная паста). В общем, я осматриваю все то, что мы с Ноа сложили на ступеньки, искренне надеясь, что уберем это позже.
После еще одного взгляда на часы я вздыхаю.
Ноа выглядывает сверху, совершенно не обеспокоенный моей спешкой. По вороху темных волос и слипшимся ото сна глазам я понимаю, что он только встал. Хотя я лично поставила ему вчера будильник на 5:45.
В этом его трудно упрекать, никто в своем уме добровольно не встанет так рано. Увы, но я сама
Он молча принимает подношение, едва взглянув на меня своими темно-карими глазами. Глазами, которые я одновременно люблю и от которых наворачиваются слезы. Такие же глаза были у мамы. Я чувствую, как мое сердце сжимается в груди. Я так по ней скучаю…
Отогнав эти мысли, я наклоняюсь, подняв рюкзак у моих ног. Ноа поворачивается ко мне спиной, чтобы я помогла ему его надеть. Так и не сказав ни слова, он хватает свою бейсболку с эмблемой команды «Ди Си Иглз» и выходит из дома.
– Тренировка по хоккею, – шепчу я себе под нос. Бейсболка напоминает мне о том, что сегодня мне нужно забрать Ноа с катка после работы.
Целых девять месяцев уже прошло с того момента, как я стала законным опекуном своего младшего брата, но до сих пор не могу запомнить его расписание.
Целых девять месяцев прошло, а он до сих пор почти не говорит. По крайней мере, со мной.
Девять месяцев, а это до сих пор ощущается, словно сон.
Может, спустя еще девять месяцев мы со всем этим разберемся. В этом я сомневаюсь.
Я подвожу его в школу на своей миниатюрной машине. Этот маршрут – для меня что-то новенькое, впрочем, как и забота о ребенке, и переезд в Вашингтон… Как и, в общем-то, все, что последовало за несчастным случаем, в котором девять месяцев назад погибли наши родители.
Я не давлю на брата и не пытаюсь заставить его заговорить со мной. Ему и так хватает проблем, которыми заняты его детские мысли. Ни один ребенок не должен проходить через такое. Его учительница говорит, что на уроках он все еще молчит и все еще влезает в споры с одноклассниками. Но вот его психолог утверждает обратное: он твердит, что они с Ноа потихоньку делают успехи в терапии, так что… думаю, этого достаточно.
Я мучительно медленно сворачиваю на линию высадки пассажиров [2] , которая уже забита машинами, несмотря на ранний час. Обычно я приезжаю сюда первой.
2
Линия высадки пассажиров – в США это специальная полоса в дорожной разметке у школ. Она нужна для того, чтобы родители смогли безопасно высадить ребенка у входа в здание. Подъезжая к школе, машины выстраиваются в линию и поочередно высаживают учеников, а затем уезжают. Парковаться на ней запрещено.
Сжав руль от раздражения, я наблюдаю за тем, как из машины впереди меня выходит чья-то мама.
– Ну уж нет! – сетую я, хоть она меня и не слышит. – Никто никогда, я повторяю, ни при каких обстоятельствах не выходит из машины на остановке!
Я вижу, как она расстегивает ремень безопасности и достает ребенка из машины. Она задерживается, чтобы поцеловать и обнять его на прощание. Окей, это мило. Но на вид это явно дошкольник, а таких малышей не высаживают на остановке как раз по причине их возраста.