Желания

Фрэн Ирэн

— Увидимся на вечере, — прошептал он и удалился.

Сколько времени прошло между уходом Сириуса и появлением виконта, Рут так и не поняла. Ее охватило странное ощущение, словно она вернулась в детство. Едва речь зашла о Командоре, время словно изменило свой ход. Оно растянулось до бесконечности, а затем вдруг замелькало так быстро, неумолимо, напряженно, что она просто опешила. Увидев Сириуса, Рут почувствовала, что возвращается в прошлое. Миновало семь лет с тех пор как «Дезирада» открывалась во второй раз, но тогда, согласившись, как сегодня, на подобное приглашение, она чувствовала лишь безразличие. В тот раз ей только хотелось сохранить приличия, удовлетворить любопытство, вновь увидев знакомые места и сравнив их с образом, сохранившимся в ее памяти, а потом сразу уйти. Рут плохо запомнила лицо Командора. Он тоже тем вечером казался отстраненным, отсутствующим, измученным какой-то

другой заботой, а не деньгами, которые она была ему должна, и очень далеким от воспоминаний об Ирис. Юдит он едва удостоил взглядом, а на следующий день уехал. Но на этот раз, чувствовала Рут, все будет по-другому. Потому что здесь Крузенбург. Кто откажется послушать оперную диву на частном концерте, где нет толкотни и столичной толпы? Малколм наверняка будет рад приглашению — он давний ее обожатель. Что касается Тренди, тот тем более воспользуется случаем.

Сириус не сказал и трех слов, как она уже знала, что согласится. И почти сразу он упомянул про Юдит. Но это неважно, потому что дочь далеко. Единственный, кто удивится, — будет Тренди. Прежде чем передать приглашение, придется рассказать ему о «Дезираде», об Ирис, вновь вспомнить ту старую историю. Хватит ли у нее сил? И как начать? И нужно ли посвящать его во все? С Малколмом все было гораздо проще. Но этот молодой человек немного диковат, да и знает она его недостаточно хорошо…

С минуту Рут неподвижно сидела перед чайником, положив руки на его нагретые фарфоровые бока. Она тщетно пыталась придумать первую фразу, вступление, одно из тех безликих слов, потихоньку подводящих к откровениям. Но в голову ничего не приходило. От затруднительного положения ее избавил приезд д’Аржана. В тот момент, когда она услышала, что перед виллой затормозил его огромный лимузин, в гостиную вошел Тренди. После визита Сириуса его горе, служившее поводом ускользнуть от скелетов, вызвало у нее улыбку:

— Я забыл шарф…

И поскольку он заметил в ее глазах насмешливый блеск, ему пришлось взять себя в руки.

Д’Аржан не собирался оставаться надолго. Рут попросила Тренди задержаться и представила мужчин друг другу. Тренди с изумлением наблюдал за этим, еще очень подвижным, несмотря на свои шестьдесят, человеком, явившимся в сопровождении юного рыжего дружка, несшего двух черных кошек, которых, вероятно, из-за их цвета звали Стикс и Молох.

— Ваши котята подросли, — заметила Рут, протягивая виконту переплетенные книги. — Скоро вам придется оставлять их дома, когда вы куда-то выезжаете. А то они как-нибудь сбегут.

— Этим животным нужен свежий воздух. Воздух и впечатления. И возможность видеть других созданий, а не только меня и Питера. Только Лета избавлена от обязанности сопровождать меня. Сами знаете почему, милая моя. Человеческая жестокость сделала ее больной. У нее насморк и разнообразные аллергии…

— А эти клички, которые вы им дали… Вы не могли подобрать что-нибудь попроще?

— Кошка — подруга дьявола, дорогая Рут. Она его представитель на этом свете. Или, вернее, на том, если взять точку зрения Сатаны. Вот я и дал им инфернальные имена. К тому же эти животные черные. Абсолютно черные. Вам известно, что это большая редкость?

— Я знаю. Но в этом нет ничего удивительного. Теперь вся эта дьявольщина в большой моде.

Д’Аржан сделал вид, что не расслышал ее последних слов, и склонился к одному из котят на руках Питера Уолла.

— Ах, Стикс, мой красавчик Стикс…

Тренди абсолютно ничего не понимал и удивлялся, почему Рут говорит таким серьезным тоном. У ее посетителя все выглядело вычурным — одежда, речь, интонации, можно было подумать, он кого-то изображает. Д’Аржан тем временем вынул из сумки нуждавшийся в починке четырехтомный карманный словарь, который он хотел получить обратно в переплете из зеленой кожи и с золотым тиснением.

— Ах! Этот праздник! — как бы невзначай сказал он. — Он обещает быть восхитительным. Вы, разумеется, пойдете, дорогая Рут?

Она не ответила. Тогда виконт окинул взглядом гостиную:

— Но где же Юдит?

Тренди задрожал и постарался сконцентрироваться на портрете капитана Ван Браака.

— Юдит уехала.

— Уехала? Куда?

— В Париж. Учиться.

— Но это просто безумие. Вы должны ее нам вернуть. Юдит — это сорняк.

— Сорняки, как вы знаете, заполняют мир. Очень хорошо, что она уехала. Она молода и свободна.

— Но Юдит всегда жила вне мира и вне времени, — возразил д’Аржан. — Надо было оставить ее нам…

Коты все-таки спрыгнули с рук Питера Уолла и вскарабкались по шторам, а он, несчастный, не знал, как их оттуда стащить.

— Что ж! — вздохнул д’Аржан. — Тем хуже для нее. Мы пробудем здесь три дня, будем слушать Крузенбург.

По крайней мере, предупредите ее. Она могла бы вернуться хотя бы на денек.

Он бросил ироничный взгляд на Питера Уолла, догнавшего его у выхода и державшего под мышками котов, не без труда снятых со штор. При одном упоминании о Юдит Тренди поднял голову и побледнел, что не укрылось от Питера Уолла. Следуя за виконтом, он, улучив момент, обернулся и внимательно посмотрел на Тренди. Был ли то отблеск заходящего солнца в стеклянной двери, отразившийся в его рыжих волосах? В этот вечер Тренди устраивало любое объяснение. Потому что он видел глаза Питера Уолла, да, его глаза, как он рассказывал позднее, его зрачки, рот, руки с длинными изогнутыми ногтями — все как у хищника.

И тем не менее через минуту Тренди уже об этом забыл. Потому что Рут смотрела на него и, похоже, собиралась наконец поговорить. Но она всего лишь попросила Тренди сопровождать ее на «Дезираду». Его стеснение тут же развеялось. Если он до этого и страдал, развернувшаяся перед ним сцена возбудила его любопытство, к тому же он лелеял надежду на возвращение Юдит, поэтому моментально согласился и тут же ушел, избавив Рут от объяснений. Она почувствовала облегчение. Вечером, за ужином, Рут передала приглашение Командора Корнеллу. При известии, что будет петь Крузенбург, профессор удивился, но очень обрадовался и на протяжении всего вечера говорил только об опере. После десерта Рут попросила Тренди «остаться охранять дом». Они с Малколмом, объяснила она, хотят «прогуляться в ночи». Тренди с удовольствием согласился, почти сразу после их ухода отправился спать и заснул глубоким сном. Искушение и здесь сделало свое дело. Тренди думал теперь только о «Дезираде», празднике и оперной диве. Он не проснулся даже когда на заре вернулась Рут. Она возвратилась от Корнелла никем не замеченная никем, кроме Сириуса, бодрствовавшего за витражами «Дезирады». Так же, как она до этого вечера, он наслаждался короткими часами затишья, пришедшими на смену ужасным бурям.

Глава 11

В назначенный день обитатели «Светозарной» отправились на «Дезираду». Уже наступила ночь, а вместе с ней потрясающая тишина. Прилив был низкий, и лишь иногда листья деревьев подрагивали от слабого ветерка, словно утомленного слишком длинным путешествием. Да ещё шумели в темноте волны — море все время бодрствовало, даже во время низких приливов. Но Рут, Корнелл и Тренди не слышали его, они шли торжественно и молча. Их мысли устремлялись к светящимся сквозь осеннюю листву окнам «Дезирады», к огромным распахнутым воротам, к заполненному лимузинами двору, к витражам, за которыми угадывались силуэты людей. Словно желая показать, что этот визит к врагу — ее собственное решение, Рут шла первой. Со спины ее можно было принять за дочь. Вернее, это Тренди нравилось принимать ее за дочь. Остальное довершала: темнота. У Рут, как и у Юдит, была та же манера погружаться в себя, тот же отстраненный взгляд, когда мысли ее блуждали где-то далеко. Тренди страдал: Юдит не приехала. Очевидно, мать не сообщила ей о празднике. Да и самому Тренди она объявила об этом коротко, без каких-либо объяснений. Хорошо, что накануне Тренди познакомился с парикмахером с соседней виллы, Алексом. Должно быть, Тренди в самом деле был сильно расстроен, если доверил свою драгоценную шевелюру какому-то незнакомцу, да к тому же провинциалу. Парикмахер оказался весьма элегантным мужчиной, наблюдательным и разговорчивым. Он превосходно подстриг Тренди и довольно быстро догадался, у кого тот живет. С гордостью он поведал Тренди о том, что на «Дезираду» приехала Констанция фон Крузенбург, и о празднике, который там устраивают. Тренди понял, что будет приглашена Рут, а с ней и Корнелл, и, конечно, он сам. Всю следующую ночь ему снилось, что он попал где-то на Востоке в разбитый среди пустыни сад с окруженным пальмами фонтаном. Моря не было, возможно, его никогда не было. И тем не менее здесь он оказался после кораблекрушения — он это точно знал, и Юдит была с ним, совсем рядом, свежее всех фонтанов, манящий источник, к которому он припал губами… Но так и не утолил жажду.

Тянулись дни, Тренди жестоко страдал. Он наблюдал за дорогой, прислушивался к шумам. Страсть, ему почти незнакомая, не считая странного увлечения рыбьими скелетами, охватила его, увлекла, накрыла волной опьянения, и он отдался ей, погрузился в нее, не сопротивляясь и соглашаясь с такой смертью. День за днем реальность теряла свое значение, свою силу. Жизнь изменилась, теперь Тренди спасался в снах и запутанных уловках разгоряченного воображения. Необъяснимым образом он связывал отъезд Юдит с прибытием Командора. Ничто не доказывало эту связь, но, когда любишь, отвергаешь всякий здравый смысл.