Желания
Шрифт:
Слово «договор» вызвало у Тренди дрожь. Певица подтолкнула его к двери:
— Теперь уходи.
— Когда я тебя увижу?
— Сегодня вечером. Ты получил приглашение?
— Нет, когда я тебя увижу… как только что…
— Я дам тебе знак.
— Когда?
Она повернулась к нему спиной:
— Посмотрим. Посмотрим позднее. После.
— После чего?
— Разумеется, после премьеры! А теперь уходи.
Прежде чем закрыть дверь, Тренди посмотрел в большое зеркало на собственное отражение. Он выглядел уставшим и похудевшим. Но не это беспокоило его больше всего. У него был тот же вид побитой собаки, что и у Анны, когда та проиграла певице в карты.
Ему захотелось в последний раз взглянуть на Констанцию. Она сидела перед туалетным столиком. Он немного успокоился. У нее не был вид победительницы.
В коридоре никого не было. Букеты так и стояли неубранные. Тренди присел среди цветов и прислушался.
Ему не пришлось долго гадать. Голос теперь сопровождала скрипка. Голос звучал с пластинки, запись была старой и немного хриплой. Несмотря на плохое качество записи, даже тому, кто ничего не понимал в музыке, было ясно: это чистый и бесподобно красивый голос. Звучала ария Турандот. Это мог быть только голос Ирис Ван Браак. Ее голос — без жизни, без дыхания, без дрожи плоти, ее голос — законсервированный, на старой пластинке, ее голос единственная память о минувшем времени. Он вырывался из дверей, наполнял собой коридор. Ирис вновь пела в Опере. Она пела в храме, но бог уже покинул его. Какой бог? Какой дьявол?
Тренди нащупал в кармане стеклянный амулет. Он был на месте, что было удивительно после недавнего порыва страсти. «Я стал суеверным, Нюманс оказал на меня влияние, — подумал Тренди. — И я сейчас опоздаю на встречу в музее». Он бросился бежать. И только снаружи, на холоде заметил, что забыл свой шарф у Крузенбург, и на этот раз действительно испугался.
Глава 22
Самое неприятное было то, что, оставшись без шарфа, Тренди потерял уверенность в себе. Он не помнил, как давно появилась у него эта причуда, но ему казалось, что если он пойдет в музей без шарфа, то непременно проиграет Дрогону. Более прозаическая причина заключалась в том, что Тренди боялся простудиться. Когда Берениса рассказала ему о болезни, он не придал этому большого значения. Ему эта болезнь не грозит. Теперь он уже не был в этом уверен. Тренди посмотрел на часы. Он опаздывал. Времени зайти домой не было. Он поймал такси. В машине Тренди думал о Констанции. Свидание закончилось плохо, но в целом впечатление было приятным. Неизвестно почему он сравнил ее с Рут. Откуда у него это влечение к зрелым женщинам? Но разве не был он, пусть и недолго, влюблен в мать Юдит? И не потому ли он обратил внимание на Анну, что та была ее подругой?
Тренди попытался отогнать от себя эти мысли. Надо все забыть, у него теперь есть Констанция. И Рут никогда не давала ему даже малейшего повода… Но Тренди вновь вспомнил Рут, ее чувственные и одновременно деликатные манеры, и то, как она неподражаемо относилась к людям и предметам — нежно и бережно, ее манеру произносить слова, словно они были хрупкими, стеклянными. Еще некоторое время, пока машина ехала вдоль Сены и невозможно было сразу избавиться от воспоминаний, Тренди размышлял, каково участие Рут Ван Браак в его собственной истории. Дрогон отправил его к ней, но при встрече ни о чем не спросил. Тренди охватило безумное желание отбросить все прошлое, даже не относящееся к нему самому, и жить только настоящим. Жить вслепую, поскольку, увлекаясь то одной, то другой женщиной, он уже не понимал, куда идет. Где была его собственная память? Еще полчаса на разговор с Дрогоном, и он навсегда освободится от этого. Больше никаких рыб. Никаких деформированных и прямых позвоночников. Больше никаких ископаемых. А что потом? Тренди не знал. Будет, как и весь мир, ждать конца. Он только надеялся, что это произойдет в объятиях Констанции.
Улицы по-прежнему оставались пустыми. Доехал Тренди очень быстро. Прямо от решетки Ботанического сада выстроились статуи, посвященные происхождению жизни. Словно природа неизменна, вздохнул Тренди, заморожена раз и навсегда в этих многочисленных видах… Здесь смешались бюсты знаменитых натуралистов и фигуры самых странных животных. Если подумать, музей в самом центре города тоже своего рода странность. Как были странными чучела диплодоков, дронтов и целакант. Поднимаясь по ступеням директорского павильона,
Правда, когда он вошел в кабинет Дрогона, энтузиазма у него поубавилось. Кресло директора пустовало. Тренди замер в растерянности. Обычно, что стало у них своего рода церемониалом, Дрогон ждал его, уставясь на дверь, медленно поглаживая лысину и подняв на лоб очки в металлической оправе. Тренди оттолкнул кресло, на которое указал ему секретарь, и прошелся по комнате. Позади письменного стола из акажу горел огромный камин. Пламя отбрасывало красноватые отблески на портреты профессоров, успешно руководивших музеем в прошлом. Тренди отметил, что, несмотря на недавнее назначение, Дрогон уже успел повесить рядом с ними свой портрет. Некоторые его предшественники имели вид добродушный, другие — их было больше — казались откровенными болванами. Дрогон относился к последней группе. Его тщеславие не знало границ. Между полными собраниями сочинений Линне и Кювье он поместил свою диссертацию в великолепном красном кожаном переплете и экземпляр своего романа. И наконец, на самом видном месте письменного стола положил либретто «Сансинеи».
Тренди посмотрел на часы. Дрогон опаздывал уже на десять минут. Желание бунтовать пропало. Тренди уже собрался было уйти, как в дверь в глубине кабинета вошел, как обычно важный, Дрогон.
Он был в белом халате. И это взбесило Тренди. Дрогон — в халате, не притрагивавшийся к микроскопу, вероятно, лет двадцать, а лишь раздававший указания своим протеже, а вернее сказать, исполнителям! Первый руководитель Тренди, которому тот полностью доверял и полагал себя под защитой его лицемерной дружбы. Еще три месяца назад в этом заключалась вся его жизнь. Но Дрогон прекрасно знал своего ученика. Предвидя его возмущение, он пошел в наступление первым:
— Мой мальчик, вижу, вы собираетесь устроить мне сцену непонятого гения и несправедливо ограбленного ученого.
— Да.
— И по какому случаю? И где половина вашей диссертации?
Тренди выставил перед собой пустые руки. Дрогон поднял на лоб очки.
— Половина диссертации? — повторил он бесцветным голосом.
— Полагаю, сегодня не время. Вы, вероятно, слишком заняты, учитывая то, что случится сегодня вечером.
— Моя светская жизнь вас не касается.
— Да нет, извините, касается, поскольку вы используете мои работы, пуская пыль в глаза в салонах. Я узнал…
— Довольно, — отрезал Дрогон. — Я вас сделал. Целиком и полностью. Ваше пребывание на Галапагосах, на Кергелене. Ваши редкие виды. Ваша лаборатория. Вы должны благословлять мою светскую жизнь. Вплоть до мадам Ван Браак…
— Я уже говорил, что там работать невозможно.
— Правда заключается в том, что в душе вы не исследователь, Флоримон. Я ошибся в вас. Настоящие исследователи идут до конца, вопреки всем препятствиям. Я сам раньше…
Дрогон повернулся к стоявшим позади него на полке книгам, достал оттуда свою диссертацию:
— Но поговорим начистоту. Где вы сейчас находитесь? Что вы сформулировали? Каковы ваши предварительные заключения?
Тренди покачал головой:
— Никаких.
— Да вы просто сумасшедший!
— Нет. Я ничего не сделал.
— Но, в конце концов, работали же вы у мадам Ван Браак!
— Я знаю, это вас разочарует, но я ничего не сделал.
— Вы предали дружбу, которую я к вам питал!
— Вы не питали ко мне никакой дружбы. — Тренди было больно произносить эти слова, но он продолжил: — Вы объявили, что в январе сделаете важное сообщение о метаморфозах, происходящих с морскими видами. Вы преподнесли это открытие как свое собственное. Вы даже сказали, что давно исследуете позвоночники рыб. Это моя тема. Вы ничего не знаете о позвоночниках и еще меньше об их деформациях. Вы, за исключением ваших устриц и романов… — Тренди даже не думал, что сможет зайти так далеко. Он перевел дыхание и произнес: — Вы собирались обокрасть меня.