Желанная герцогиня
Шрифт:
Как вышло, что он все еще жив? Дело ли в герцогине? Которая, даже находясь далеко от него, продолжает удерживать его измученную душу в хлипком теле?
Виктран не знал наверняка, однако не испытывал благодарности. Здесь и сейчас морф отчетливо сознавал — он проиграл.
Живым ему не выбраться. А уж Дамрук постарается, чтобы и смерть не оказалась ни стремительной, ни легкой.
Ничтожный человечишка сорвёт свою злость на всех, кто упустил его добычу. И сомневаться в том, что спасенные леди Анастейзи люди, и есть законный трофей Дамрука,
Хриплое дыхание ворона можно было принять за надтреснутый жуткий кашель: когда гортань сжимается болезненным спазмом и само дыхание причиняет нестерпимую боль.
Сколько он так провалялся без сознания?
Это могла быть все еще та веха, конец ночи и начало новой вехи — раз уж рассвет брезжит в окне, а могло пройти несколько вех. Виктран не знал наверняка.
Как и не очень понимал почему все еще жив и для чего Дамрук привел его в чувства.
Все то время, что морф приходил в себя и осматривался, тем же самым занимался и король Нармада, — рассматривал своего пленника.
Один момент показался морфу странным: в небольшой комнате они были только вдвоем. Странным, потому что Виктран откуда-то точно знал, мерзавец обожает зрителей и тех, кто будет пресмыкаться перед ним, восхваляя любое действие короля. Особенно, когда речь идет о поверженном враге. А морф именно таковым и являлся.
Так почему же они сейчас наедине?
— Живучий, — впервые за долгое время король Нармада заговорил. — Мразь живучая. Или же радрак утратил свои свойства?
Ворон в клетке вздрогнул. Рядом с герцогиней артефакт всегда вел себя иначе, но здесь… в этой клетке… Что будет, пожелай Дамрук испытать силу радрака? Сиплый хрип вырывался из его груди. Морф понимал, что последует за сказанным.
— Лайдер, веди! — громко приказал король.
В голосе Его величества отчетливо угадывалось предвкушение. Он словно ребенок, которого впервые привели в театр, ожидал представления.
Двери комнаты открылись, слуга Дамрука швырнул на пол человека.
Ворон поморщился, ощутив терпкий аромат пота, крови и грязи. Виктран закрыл глаза, он точно знал, что произойдет дальше.
Однако как бы ни храбрился, как бы ни настраивался покорно принять боль, и как бы не пытался отдалиться от происходящего, не слушать голос короля, его приказы и стоны смертника, у него не получалось.
Он слышал все. Каждое слово, каждый хрип и стон. Мольбу обреченного человека.
Его всхлипы и попытки приблизиться к королю Нармада. Морф не видел, но прекрасно слышал, что тот буквально полз, явно желая поцеловать сапоги короля, тем самым вымолив свою жизнь.
Виктран знал, что это бесполезно. Не знал приговоренный, в нем все еще теплилась надежда и вера в то, что выполнив странный приказ короля, ему сохранят жизнь.
Момент, когда несчастный мужчина, следуя словам Дамрука, открыл дверцу клетки и схватил его, стал для морфа взрывом.
Прикосновение дрожащей руки молнией прошибло его тело. А дух, что и так едва цеплялся за жизнь, затянуло в водоворот мучительной
Он умирал вместе с пленником Дамрука. И если для второго подопытного смерть наступила яркой вспышкой, чей приход за стремительностью несчастный и осознать не успел, то для морфа агония растянулась в вечность.
Виктран утратил последние крохи своего «я», утратил разум. Он и так был раздробленным, много непомнящим, но в этот раз, все было гораздо хуже. Морф больше не считал себя ни живым, ни мертвым, ни человеком, ни морфом. Он был агонией. Его душа страдала, а его тело сотрясало от судорог. Душа морфа двигалась словно по заколдованному, замкнутому кругу, раз за разом ускоряя и прибавляя темп мучительных ощущений. И выбраться или разорвать этот круг не представлялось возможным.
Сквозь калейдоскоп диких ощущений, какофонии звуков, слившихся то ли с его хрипом, то ли и вовсе с шумом из далекой реальности, которую морф не ощущал, до него доносились голоса…И становились громче, отчетливей на фоне остального кошмара…
— Ты свет моей души, милый… — шептал ласковый встревоженный голос, — вернись домой, прошу тебя…
— Где же тебя носит?! — глухо вопрошал мужской. — Лишь бы жив…
Виктран вслушивался в молитву женского голоса, и пусть не мог разобрать половину слов, ему казалось, что боль утихает, гаснет…
Нет, она не прошла, она пульсировала как огонёк в лампадке из видений…
Морф и сам не знал, почему вдруг стал видеть образы в непроглядной раньше тьме… Он видел немолодую, но красивую женщину, от нее словно исходил свет, теплый и такой родной. Она уложила голову на ладони в мольбе у лампадки, а ее горячий, полный любви шепот ввинчивался в его измученное сознание…
Огонек в лампадке трепетал словно от ветра, пусть находилась она в изолированной без окон комнате и сквозняку неоткуда было взяться.
Морф отмечал это вскользь… Штрихами, смутными мазками, неясными, но иногда яркими тенями…
Его видения менялись хаотично. Теперь вместо женщины Виктран видел уставшего, в ходах мужчину, разом постаревшего.
И кто бы морфу ответил, почему он был уверен, что мужчина резко постарел… Поза незнакомца была практически идентична позе ранее увиденной им женщины. Разница была лишь в одном. Мужчина находился в хорошо освещенном кабинете, а его подбородок покоился на кистях рук, глаза были закрыты, но губы словно у пустоты вопрошали:
— Где же ты? Будь живым, пожалуйста…
Если бы морфу не было так больно, если бы им не владела апатия, он непременно бы задался вопросом: кто же эти люди?
Почему он видит их, и почему же ему так хочется опуститься перед молящейся женщиной, до зуда хочется уложить свою голову на ее колени и дождаться нежной ласки — поглаживания по его волосам, лбу и щекам; а затем целовать ее ладони… Словно так и было всегда, словно именно так и правильно…
Откуда возникло желание заключить мужчину в крепкие объятья и непременно пообещать, что вернется, что еще не сдался.