Железная маска. Между историей и легендой
Шрифт:
Единственный слух, авторство которого не может быть приписано Сен-Мару, касается Маттиоли, которого некоторые рассматривают в качестве претендента на роль Железной маски. Действительно, к этому слуху Сен-Мар не мог иметь отношения, поскольку он ничего не давал ему для повышения собственного реноме. Я уже говорил, что этот слух циркулировал в Париже и в других частях Европы с 1687 года. На острове Святой Маргариты аббат Фавр, которому никогда не доводилось исповедовать человека в маске, был убежден в правдивости этого слуха, равно как и Жак Сушон, солдат роты вольных стрелков, хоронивший несчастного итальянца на кладбище форта апрельской ночью 1694 года. [308] Однако и из этого Сен-Мар умудрился извлечь свою выгоду. Не имея возможности похоронить творение собственной изобретательности под именем Бофор или Вермандуа, он выбрал именно фамилию Маттиоли («Маршиоли») и, если верить свидетельству его племянника Жозефа де Формануара, велел насыпать в гроб некоего едкого вещества, чтобы сделать черты лица покойного неузнаваемыми. Печальная судьба! После
308
Abb'e Jean-Pierre Papon. Op. cit. P. 218; Louis Dutens. Op. cit. P. 34; Dhumez. Autour du Masque de fer: Claude Souchon. Опубликовано в: L'Eclaireur du Soir от 25 и 26 декабря 1932 года.
Заслугой британского писателя Джона Нуна является подкрепление аргументами выдвинутой некоторое время тому назад мною гипотезы о той роли, которую сыграл Сен-Мар в формировании мифа. «Маска, которую носил Данже, — писал он, — имела своей целью скрыть не то, кем он был, а то, кем он не был. Он не был ни маршалом Франции, ни председателем парламента. Он не был ни Ричардом Кромвелем, ни герцогом Бофором. Сам по себе он не являлся значительным человеком, однако для имиджа его тюремщика требовалось, чтобы он казался таковым». [309] Для чего же служила маска? Именно для того, чтобы скрыть пустоту, ничтожность этого человека. В общем, умело разыгранный фарс, который вводил и до сих пор продолжает вводить мир в заблуждение. Все здесь ложно: знаки почтения, социальное происхождение, вплоть до секрета, утратившего свою актуальность. «В тайне Железной маски, — делает заключение Нун, — в конечном счете больше иронии, чем железа». [310] В английском языке здесь игра слов: «тоге irony than iron». Если же попытаться передать эту игру слов по-французски, то можно было бы сказать так: «больше балаганной пляски, чем маски» {59} …
309
John Noone. Op. cit. P. 271.
310
Ibid. P. 275.
Однако это верно лишь в известной мере. Устроенная Сен-Маром мистификация позволяет понять, какая пропасть отделяет жалкую реальность, рабское положение персонажа от княжеских почестей, которые тюремщик демонстративно оказывал ему. Между легендой и реальностью различие столь огромно, что, если бы в нашем распоряжении не было министерской корреспонденции и тюремной бухгалтерской отчетности с их неумолимой логикой и взаимосвязью, легко можно было бы попасть в расставленную Сен-Маром ловушку. Несомненно, он несет главную ответственность за легенду, ибо, если бы он, как подобает королевскому служащему, не нарушил долг молчания, мы сейчас не говорили бы об этом деле. Именно его россказни если и не породили миф, то, во всяком случае, обильно питали его.
Вместе с тем не следует пренебрегать ни делом 1669 года, которое послужило мотивом для тюремного заключения интересующего нас человека, ни тем беспокойством, которое испытывал Лувуа, когда узнал, что оно, вероятно, раскрыто. Секрет Железной маски не сводится к секрету господина Корниля из «Писем с моей мельницы»{60}, этого старого почтенного мельника, с которым соперничают современные мукомолы и который делал вид, что возит на своем осле мешки с мукой, тогда как давно уже никто не доверял ему доброго зрелого зерна!
В своем сообщении на втором конгрессе в Пинероле Джон Нун пошел еще дальше, на мой взгляд, слишком далеко. Он полагает, что Сен-Мар, надевая на таинственного слугу железную маску, действовал как психически больной человек. Погрязнув в своих собственных фантазиях, в потребности ловить на себе уважительные взгляды, в неодолимом желании эпатировать публику, страдая тяжелым расстройством психики, возможно, паранойей, он и сам уверовал в то, что держит в заключении некоего очень важного человека. Если бы Бенинь де Сен-Мар вовремя, еще в Эгзиле, прошел современное психиатрическое лечение, делает заключение Нун, то Железной маски никогда бы не существовало. [311]
311
John Noone. The Mask of Steel. An interpretation of the mystery of the Man in the Iron Mask // Pinerolo la Maschera di ferro e il suo Tempo. 1992. P. 260.
Подобного рода тезис проще высказать, нежели доказать. Гораздо разумнее придерживаться версии о сознательном обмане, мистификации. Сен-Мар просто увлекся игрой, восторженно замечая, что оказываемое ему уважение прямо пропорционально мифу, который он, современный Пигмалион, самолично породил и с величайшим наслаждением внедрял в сознание слушателей.
Глава 9
МИФ
Чем
Еще в годы правления Людовика XIV в общественном сознании установилась связь между исчезновением в 1683 году во цвете лет молодого графа де Вермандуа и появлением спустя три с половиной года таинственного путника в маске, направлявшегося под надежной охраной на остров Святой Маргариты. Так в глазах общественного мнения человек в железной маске стал сыном короля, и какого короля! Людовик XIV, очарования которого хватило на весь XVIII век, был удивительным человеком, одновременно притягательным и отталкивающим. Граф де Вермандуа был несчастным принцем, жертвой государственного интереса. Как говорили, он оказался за тюремными запорами из-за простой оплеухи, которую он дал своему сводному брату, Великому дофину, законному наследнику короны. В угоду своим советникам монарх был вынужден поступить жестоко вопреки искренней нежности, которую он испытывал по отношению к ребенку. Он пощадил его жизнь, но какую трагическую судьбу при этом уготовил ему: никто отныне не должен был видеть его лицо! Поразителен был контраст между красотой и молодостью этого принца, которого родила королю красавица Луиза де Лавальер, и тем ужасом, который испытали провансальские зеваки при виде человека высокого роста, одетого в коричневое, поднимающегося со своего портшеза.
Родилась и другая легенда. В 1692 году в «Кёльне, у Пьера Марто», а в действительности Пьером Эльзевье в Амстердаме, где печатались оранжистские памфлеты против Людовика XIV, была издана книжица под названием «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с мсье I. Д. Р. (M. le С. D. R.), настоящим отцом Людовика XIV, где подробно рассказано, как принялись за дело, чтобы обеспечить престолу наследника, к каким средствам для этого прибегали и, наконец, о всем убожестве этой комедии». Это анонимное сочинение, ошибочно приписывавшееся памфлетисту Эсташу Ле Ноблю (1643–1711), в 1693 году было издано вторым тиражом, а в 1696 году — третьим.
Интрига этого памфлета была шита белыми нитками. Получив от Гастона Орлеанского пощечину в ответ на предложение ему в жены своей племянницы Паризьяти (мадам де Комбале), Ришелье решил отстранить дерзкого юношу от наследования престола. Лучшим средством для этого было бы, чтобы Анна Австрийская родила наследника, для чего было решено дать ей случайного любовника. Однажды вечером молодой Г. Д. Р. (граф де Рошфор или де Ривьер), который, как знал кардинал, был безумно влюблен в королеву, получил от незнакомца записку, в которой ему предлагалось отправиться в указанное место, где ему завяжут глаза и приведут туда, где исполнится его заветное желание. Молодой человек, авантюрист по натуре, принял предложение и таким образом оказался в комнате у Анны Австрийской. Нетрудно догадаться, что было дальше… Спустя девять месяцев на свет появился Людовик XIV. Итак, король Франции был не законным государем, а узурпатором! Автор памфлета обещал продолжение, в котором действие развернется на удаленном острове Святой Маргариты: «Если эта история нравится публике, то не замедлит появиться продолжение, в котором будет рассказано о трагической участи мсье Г. Д. Р., о том, как удовольствие обошлось ему слишком дорого…»
Воистину было бы удивительно, если бы обрывки сведений о человеке в маске не подхватила бы такая неутомимая охотница за новостями, какой была Елизавета Шарлотта Баварская, вторая жена брата короля, падкая на любые слухи. 10 октября 1711 года она писала Софии, курфюрстине Ганноверской: «Недавно я узнала удивительные вещи: некий человек долгов время находился в Бастилии и умер там с маской на лице. Рядом с ним постоянно находились два мушкетера, которые должны были застрелить его, если бы он осмелился снять свою маску. В маске он ел и спал. Вероятно, все так и было, поскольку в остальном с ним обращались очень хорошо, давая ему все, чего бы он ни пожелал. Он и причащался в маске; он был очень благочестивым и постоянно читал. Мне никак не удалось узнать, кто был этот человек». Спустя одиннадцать дней она добавила: «Я только что узнала, кем был человек в маске, умерший в Бастилии. То, что его заставляли носить маску, не было простым проявлением жестокости: это был английский милорд, замешанный в дело герцога Бервика, выступившего против короля Вильгельма. Он умер, чтобы этот король никогда не смог узнать, что с ним стало». [312]
312
Оригинал этого письма на немецком языке приводится в книге: Bodemann E. Aus den Briefen der Herzogin Elisabeth-Charlotte von Orl'eans an die Kurf"urstin Sophie von Hannover. Hannover, 1891. T. II. P. 288–293. Перевод на французский язык см. в: G. Depping. La Princesse Palatine d'apr`es sa derni`ere correspondance publi'ee en Allemagne // Revue Bleue, 18 juillet 1896. P. 71.