Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I
Шрифт:
Бежит туда.
Дыра в землю…
— Сергеев… Вы?
Сергеев шелохнулся… Показывает в колодезь.
— Там… Там… Все вас ждали.
Плохо различимые ступени. Только верхние видны.
— Жена… ребенок.
— Там… Там.
Колодезь был когда–то… В глубине чуть ли не пятидесяти сажень, не доходя до воды, погреб. Вырыт в незапамятную старь. Сказывают: народ прятался от диких тогда мадьяр, потом от турок… Алехин стремительно спускается. Чудо, как не скользнет. Ведь от ужаса, от предчувствия чего–то страшного, еще более страшного, чем вся эта железная сказка, ноги срываются. Едва–едва дрожащие руки схватываются за кольца в стене. Внизу слабый–слабый мерещится желтым пятном свет.
— Юлия… Юю… Юлия… Жива?…
Исхудавшая. Желтый скелет… цепко хватается за него. Вокруг его шеи смыкаются когти, а не руки. Она… Неужели она? Его Юлия? Точно в черепе черные впадины. В черных впадинах сумасшествие. Не глаза, а красные угли. Огнем палят. Слабый желтый свет догорающей лампы на желтой коже, присохшей к черепу.
— Митя?.. Митя?..
Костлявая кисть стискивает ему пальцы… Тянет в сторону.
— Вот… Вот…
Сбрасывает что–то.
— Митя… Митя!.. Митя!
Железное тело… Очертания ребенка…
— Далеко был… Спасти не могли. Потом нашли… каменного. В нем еще билось, билось.
— Что билось?
— Сердце.
— Митя… Митя!..
— Что ты кричишь, папа… Я никуда не ушел… Я здесь.
— Ты… ты… живой… не железный?
Ребенок с испугом отодвинулся.
Солнце В окна. Алехин жмурится. Вот оно, мягкое, теплое тельце рядом. Алехин схватил его. Ощупывает руки… ножки… Живое, живое, нежное… Отбивается.
— Не шекоти, папочка… Ай!
Сон? Только сон. Волна радости кружит голову.
— Это ты кричишь, что с тобой?
В дверях Юю… Розовая, свежая, как это утро. Ветви шелестят в окно. Одна оттуда в спальне. Вся в цветах. Зеленоватый свет от деревьев заливает все. Зыблется на стенах. Какой чудесный аромат… Прохлада. Дрозды распелись в саду, щебечут синицы, воркуют горлицы, где–то во все горло хвастается петух. Фонтан звонко сказывает вечную сагу.
Алехин подымается… Какое счастье! Каждый нерв, каждая жилка чувствует его.
— Фу ты! — точно отмахивается он ночных призраков.
Длинные синие тени кипарисов. Благоуханное «здравствуй» жасминов. Самовар закипает. Юю в белом пеньюаре наклонилась над чайником. Смеется.
— Никогда больше не дам тебе грибов на ночь.
— Какие тут грибы. Железные…
Митя взбирается к нему на колени. Болтает ножками. Шпиц принимает это за личную обиду. Тявкает на него. Алехин с наслаждением слушает песню самовара и птичий гомон. Смотрит на воробьев слетающихся к столу. Любуется ими. Особенно один бесхвостый. Боевой. Между своими, поди, считается героем. Никогда еще голос жены так не стучался в его сердце. Вдали в глуби аллеи показывается Петр Федорович с громадным белым букетом.
— Японские мукури распустились, — кричит издали. — Как пахнут!
— Зачем рвете! Сами говорите: им больно…
— Это для Юлии Александровны, Митя! — оправдывается студент.
— Для мамы? И для мамы все равно им больно.
С полей долетает песня. Как вольная птица купается в теплом воздухе. В стороне — другая… Обе сплетаются. Алехин с наслаждением слушает.
— На железной земле не поют.
— Что? На какой железной земле… Я о такой не слышала. Где она?
— Здесь и нигде… Впрочем, успокойся… Это все от грибов, — засмеялся он.
Юлия Александровна положила ему на лоб мягкую ладонь.
— Ты заработался. Тебе надо отдохнуть.
— Да, надо… надо… Я уже решил. Помнишь, мы читали о сказочном Багдаде и великолепной некогда Бассоре? Так вот… Хорошо на время отойти от… культуры… Опроститься… на полгода уедем… Египет. Месопотамия. Туда, где сливаются библейские реки
— Слушайте, Сергеев… Вот эту разобрать и развинтить надо…
— Посылать будете куда?
— К черту на рога. Хорошо, что вы вчера погасили. Холодная!
Собрал в папку с надписью «железная земля» вычисления для новой адской машины, чертежи, сметы, заметки, рисунки. Весь ее послужной список. И подошел к ярко разгоревшемуся камину. Остановился… Вот оно здесь в руках
— его власть над миром, небывалое могущество, честолюбивые мечты, все, что заставило бы народы земли преклониться перед его единой волей. И какой ценою! Три года работал. Над чем! Железная земля. Вся в стальной коре. Мертвая, как застывшая планета.
Оглянулся. В открытый окна далеко раскидывался сияющий, ликующий, цветущий божий мир. В чистой святой лазури тонули горы. Легкий ветерок с полей колыхал верхушки кипарисов.
Швырнул пачку в огонь. Взял щипцы и разворотил, когда она занялась. По чернеющим страницам бежали золотые строки. Листы свивались и корчились, прежде чем вспыхивали ярко. С ненавистью забивал их в раскаленный уголь. — Туда и дорога!
«Жжет… Должно быть, не удалось! — сообразил Сергеев.
— А сколько старался!»
И с сожалением покачал головой…
— Сейчас разбирать?
— Чем скорее, тем лучше.
— Посылать будете куда?
— Плавильня у нас работает?
— Да.
— Все туда. Уеду на полгода. Потом опять начнем… «Только по–новому…», — закончил он про себя.
VII
Через год в Нью — Йорке съезд ученых и изобретателей со всего культурного мира. Собрались на этот невиданный праздник великаны ума и воображения, перед которыми давно преклонялось человечество. Зрители узнавали их по портретам. Эдисон, Маркони, Эйнштейн, Алехин, Резерфорд и с ними молодые, уже занявшие почетное место в науке. Трудно было определить, кому слушатели громче и восторженнее аплодировали — тем ли, кто создавал гигантские страшные орудия для истребления человечества или работавшим над уничтожением до тех пор непобедимых эпидемий и бедствий, над творчеством новых путей к счастью, богатству и благополучию всех племен и народов нашей злополучной земли. Боевые легенды еще отуманивали умы. В переживших былых богатырей преданиях о жертвенном мужестве, слепящих подвигах, рыцарстве сияло столько старой красоты, что слушатели забывали ужас, беспощадность и стихийность новой войны. Когда то она была поединком, теперь стала решением технических задач… издали. Благородство, личное самоотвержение примера и показа были вычеркнуты из страниц современного Плутарха. Противники, зарываясь в землю, захлебываясь кровью, задыхаясь в корчах от смертельных газов, миллионами гибли, даже не видя одни других. Не было восторга мести, ненависти… Шли, как бараны на убой, оставляя позади нищету сиротевших семей, которым не могло помочь государство даже в случае победы. На это ведь не хватило бы никаких средств! Разрушались и не воскресали города. Сады земли обращались в бесплодные пустыни. Землю некому было обрабатывать. Вслед за жертвами этой новой войны шли тюрьма, виселица и проституция. Суворовых, Скобелевых, Наполеонов и Мольтке сменили кабинетные ученые. Их совесть и сердце молчали, для них битва была решением той или другой теоремы и ее применения на боевых полях они не видели. Из своих кабинетов они направляли удары за сотни и тысячи верст на рубежи, где, как черви в земле, зарывались неприятельские армии. И там, где когда–то, «во времена варварства», струились ручьи крови, теперь разливались моря ее…