Железнодорожница
Шрифт:
— Ты что, всю жизнь меня попрекать собираешься?
— Да! — сказала я, как отрезала. — Всю жизнь! Потому что ты этого заслуживаешь!
— Вообще-то я после развода сюда перееду, — вдруг нагло сообщила она.
— С какой это стати?
Дед тоже смотрел на нее во все глаза.
— Я была вписана в ордер на эту квартиру! — гордо поджала она губы.
— Поздравляю, — я похлопала в ладоши, — но тебя давно уже там нет. Ордер сто раз переписывался, особенно после Володькиных выкрутасов.
— Кстати, и Володька имеет право здесь
Я аж расхохоталась:
— Для этого пусть пойдет в суд, ему не привыкать. Он уже судился с родителями за размен. А в суде поднимут документы, и увидят, что свою часть от этой квартиры он уже получил. И хрен ему что присудят! Уйдет опозоренный, поджав хвост!
Ритка с небывалым интересом прислушивалась к нашему спору. Надо же, взрослые, оказывается, тоже иногда ссорятся.
— Ну, не знаю, как Володька, — сестренка Альбины слегка сбавила тон, — но я-то точно сюда вселюсь. А то кто-то, значит, и здесь квартиру имеет, и на Шошина…
Не иначе, как дед разболтал, что мы квартиру новую получили!
— А ты, дорогая, — прервала я ее, — пойдешь туда, где ты работала до замужества — на завод, и от завода прекрасно получишь себе квартиру! Может, даже человека своего встретишь, — я сделала особенное ударение на слове «своего», — там много людей работает.
Олечка чуть не подпрыгнула в кресле.
— Да чтобы я — на завод? — задохнулась она от возмущения. — Да ты… да ты знаешь, в каких сферах я вращалась?
— А в качестве кого ты в этих сферах вращалась? — сказала я насмешливо и скривилась как можно презрительнее. — В качестве жены? Так ничего удивительного — у хорошего мужа и свинка господинка.
Я оставила Олечку кипеть от ярости в кресле, а сама пошла на кухню перекусить.
Следом за мной туда пришел дед.
— Слушай, — замялся он, — неудобно как-то получается. Ты здесь чай пьешь, а гостье мы даже не предложили. Так ведь не делается. Раз в дом пустили, хоть чаю-то надо предложить.
«А будет ли она пить наш простой чай, с ее-то вращением в сферах?» — вертелось у меня на языке.
Но, конечно же, я не стала расстраивать деда лишний раз — у него и так детишки те еще подарки. И в зал мы вернулись с подносами, на которых стояли кружки с горячим чаем и всевозможная снедь.
Мы подвинули журнальный столик к дивану, чтобы всем было удобно. И не спеша пили чай с бутербродами и печеньем.
— Так что, Оля, — я намеренно не называла ее сестрой, — вот тебе мой ответ. Если хочешь здесь жить, живи. Только тебе надо уяснить, что и мы здесь жить будем. Я и Ритка уж точно. И отдельной комнаты у тебя здесь не будет. И вообще обстановочка будет как в коммуналке. Квартира на Шошина пока не годится для проживания. Там и мебели никакой нет…
Олечка вдруг фыркнула, так что чуть чай не пролила.
— А кто тебе сказал, что я здесь останусь? Что я здесь забыла? После стольких лет жизни в Европе я, по-твоему, на завод попрусь, да? Буду там детали сидеть целый
Мы с дедом уставились на нее широко раскрытыми глазами. О чем это она?
Глава 19
Олечка звонко рассмеялась, глядя на наши озадаченные лица.
— У меня другие планы, — посерьезнела она, — у меня в ГДР остался хороший… друг. И мы с ним переписываемся. Предлагает приехать к нему и пожениться.
— То есть ты хочешь туда насовсем? А как ты туда уедешь? — я ведь знала, что в те времена был железный занавес. И хоть ГДР была социалистическая страна, а все же могли быть трудности с эмиграцией.
— Я уже договорилась с Димкой. Он мне купит туристическую путевку, я туда приеду. И мы с Гансом пойдем оформляться. И вуаля!
Дед резко поднялся со своего места. Я взглянула на него и ужаснулась побагровевшему цвету его лица.
— Что с тобой, деда? — пискнула Ритка.
Не глядя ни на кого, дед стремительно вышел. Дверь в его комнату с грохотом захлопнулась.
Ритка подскочила и с криком «деда!» помчалась за ним. И дверь еще раз хлопнула.
— Что это с ним? — подняла ухоженные, выщипанные бровки Олечка.
— А ты не знала, что твой отец воевал с немцами?
— И что? — искренне недоумевала она. — Когда это было? И он воевал не с немцами, а с фашистами.
— У них свои принципы, — отрезала я, — нам не понять. Мы этих ужасов не знали. Если бы ты догадалась привезти оттуда подарок — да не обязательно отцу, любому ветерану, — он бы не взял, уж поверь мне.
— А ведь и правда, — сдавленным голосом пробормотала Олечка. — Димка своему отцу привез немецкий портсигар, и знаешь, старик к нему даже не притронулся.
— Портсигары, автомобили, шмотки, красивая жизнь, — усмехнулась я. — А ты в курсе, что здесь тоже можно и выжить, и приспособиться, и даже красиво жить — было бы желание! У меня вон портниха недавно появилась, молодая девчонка, но руки золотые! Я, говорит, даже джинсы могу вам сшить, и лейблы к ним пристрочить, никто не отличит от настоящих. А еще я Вадима в моря отправляю, и буду затариваться в валютном магазине.
— Ой, дело ведь не только в одежде, — поморщилась Олечка.
— А в чем еще?
Она промолчала.
— Сказать нечего? — усмехнулась я.
Чайные кружки давно опустели, и я унесла подносы на кухню.
Вернувшись, я увидела, что Олечка продолжает сидеть в такой же понурой позе.
— И что мне делать теперь, не ехать? — она подняла на меня расстроенные глаза.
Я пожала плечами:
— Ехать. Отец, конечно, расстроится. Одно дело — когда ты уехала в командировку, на время, и совсем другое — когда навсегда. Да еще замуж за немца выходить. Но я поговорю с ним, напомню, что у тебя своя жизнь, и только ты вправе ей распоряжаться.