Железнодорожница
Шрифт:
— Ты что не спишь? — я привстала на постели.
— Не могу уснуть, — виновато сказала она.
— Почему? Тебе завтра надо в школу?
— Да.
— Так, значит, ложись и спи. Завтра вставать рано.
— А можно я с тобой лягу? Мне так страшно!
Девчонка забралась ко мне на кровать.
— Что страшно-то?
— Ты знаешь, у одной девочки из нашего класса недавно мама умерла. Сидела с каким-то дядей в машине в гараже, и они вместе угорели от выхлопных газов. А папа этой девочки на что-то обиделся и уехал
И такие вещи запросто рассказывают детям, нисколько не опасаясь за их психику? Интересно, а дети понимают, кто был этот дядя, и на что обиделся папа?
— И с кем осталась эта девочка?
— С бабушкой. Хорошо хоть, в детдом не отдали. И я теперь так боюсь! А вдруг с тобой что-то случится? Или с папой? А вдруг вы разведетесь?
— Такова жизнь, — тяжело вздохнула я, — понимаешь, все люди, которые есть в нашей жизни — они с нами не навсегда. С кем-то мы будем год, с кем-то тридцать лет. Но так или иначе, все равно расстанемся.
— Но почему, почему?
— Потому что человек — не игрушка. Ни один человек тебе не принадлежит. И если он хочет уйти, его надо отпустить, понимаешь?
— Как это отпустить?
— Ну, дать ему свободу. А еще испытания нас закаляют. Если не знаешь горя, то не знаешь и радости. Я знала одного мальчика, — я вспомнила одного своего выпускника, — так он в два года сиротой остался. Родители его сильно пили, потом отец повесился, а мать в пьяной драке зарезали. Так вот, этот мальчик никогда не пил и не курил. Поступил учиться. А после учебы работал, налаживал контакты с людьми. Через год уже ездил на «Геллен…», ой, на «Волге». Жена у него хорошая, дочка, две кошки и собака. А все потому, что он повзрослел рано, и надеялся лишь на себя.
— Я так не хочу, — покачала головой Рита, — я хочу, чтобы мама и папа всегда были рядом. Я столько знаю девочек и мальчиков, у которых родители развелись. Не разводись с папой, пожалуйста! Он хороший!
Где-то на подоконнике громко тикал будильник.
— Рита, принеси будильник, пожалуйста, — попросила я, — его же, наверно, завести надо.
— Зачем? Вы же с папой по радио просыпаетесь.
Я не заметила, как уснула. Мне снился Пал Саныч. Будто подходит он к моей кровати и робко прячет в кармане маленькую коробочку. И глаза у него такие добрые-добрые, голубые-голубые. А я-то понимаю, что в коробочке новый подарочек для меня из ювелирного…
…За окном, завешенным белым тюлем, светало. Я присмотрелась к громко тикающему будильнику. Без пяти шесть. Абсолютная тишина царила в доме.
И вдруг, ровно в шесть, по радио грянул Гимн:
"Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь!
Да здравствует созданный волей народов
Великий, могучий — Советский Союз!"
Раздались несколько громких звуковых сигналов, и мелодичный женский голос объявил: «Московское время — двадцать два часа». Заиграла бодрая ритмичная музыка. И не захочешь —
Из комнаты деда раздавался надсадный кашель — вот они, последствия «Беломора!»
Мужика на диване уже не было.
— А где Вадим? — не поняла я.
— Поехал на работу, — ответил мне дед.
— Да когда он успел?
— Только что вышел.
Стремглав я понеслась умываться и одеваться. Благо, на улице тепло, и много на себя надевать не надо.
Выскочив из подъезда, я увидела, как Вадим уселся за руль и захлопнул дверь кабины. Я отчаянно замахала руками и со всех ног бросилась к грузовику.
К тому времени, как я подбежала, он уже открыл дверь, спрыгнул на асфальт и побежал открывать капот, не обращая на меня никакого внимания.
— С-сука! Не заводится!.. — огласился утренний двор отборнейшими матами. — Да…насос! Да…ты в… сука!
Краем глаза я заметила, как в окнах и на балконах стали появляться люди. Мне стыдно было смотреть в их сторону. Представляю, как сейчас на крышу грузовика полетят тухлые яйца и гнилые помидоры.
Но нет, ничего не летело, и никто не ругался. Осторожно взглянув в сторону окон, я заметила смеющиеся лица. Да уж, концерт бесплатный.
Из разных подъездов выбежали два разных мужика и помчались к грузовику.
«Сейчас бить будут, — зажмурилась я, — мы же весь дом перебудили».
Но мужики прибежали с совсем другими намерениями.
— Что, Вадюха, не заводится? — с сочувствием загалдели они. — Может, чем подсобить?
— Да вот, — объяснял им что-то Альбинин муж.
Наконец, усилиями троих мужиков дело сдвинулось, и машина завелась. Я только диву давалась. Какие же тогда люди были отзывчивые! Не такие, как сейчас — другие!
— Ой, мужчины, помогите мне дверь открыть, — обратилась я к соседским мужикам, — мне в кабину надо, с мужем сегодня по делам еду.
Один из мужиков с усилием нажал на кнопку блестящей ручки, и дверь открылась. Я поставила одну ногу на ступеньку, а другую на пол кабины, и, схватившись за поручень, еле как забралась в машину. Ух, до чего же сиденье жесткое! И внутри все — и бардачок, и панель управления — железное. Как же я затосковала по суперсалону своей любимой Тойоты!
Вадим тем временем пожал соседям руки и залез на водительское сиденье. Увидел меня.
— Чо ты? — проорал он, обдавая меня запахом мазута и перегара.
— С тобой еду!
— Чо тебе там надо?
— Да не «чо», а «что»! — проорала я в ответ фразу героини одного старого советского фильма. — Дела у меня там!
— Ты чо, в гараж собралась? Зачем? Позорить меня перед всеми?
Я предусмотрительно не стала говорить про гараж. Иначе грубиян, чего доброго, вытолкает меня из кабины.
— К подружке мне надо, — заявила я, — она там рядом живет.
— Где рядом? Там и домов-то нет! За… со своими подружками! От них толку никакого, один вред!