Железное сердце. Книга 1. Дочь часовщика
Шрифт:
Лео издал квохчущий глумливый смешок. Мне хотелось убить его на месте.
— Сегодня я пришел в последний раз, — предупредил он серьезно. — Даю тебе время подумать до завтра. Потом пеняй на себя.
Я пылала от гнева и унижения. Лео прекрасно знал, что ситуация изменилась, и теперь в его руках все карты, а мне деваться некуда.
— Гадкий рыжий лягушонок опять разозлил свою принцессу! — почувствовав, что перебрал, Лео вновь перешел на слащавый тон. Он угодливо изогнулся и поднес руки к сердцу, сцепив пальцы в замок.
— Прости,
Я отвернулась и быстрым шагом пошла прочь из сада. У меня тряслись руки, а губы беззвучно шептали разные крепкие словечки. Но вслух произнести их я бы ни за что не решилась.
Пришлось укрыться в палисаднике, чтобы не видеть, как Лео уходит через заднюю дверь, и чтобы не встречаться с отцом. Здесь я просидела добрый час, обрывая цветки шиповника. Когда немного успокоилась, стало жаль изуродованного куста. Лепестки усеивали скамью и траву каплями крови. Это зрелище расстроило еще больше. Захотелось заплакать, как в детстве, когда слезами можно было исправить почти все.
В груди копошился клубок неприятных чувств: вина, брезгливость и смутный страх.
Так бывает в романтических книжках да в уличных кукольных спектаклях — строгий отец против воли отдает дочь замуж за негодяя. Но как такое могло произойти со мной? Каким образом отец — уютный, домашний, свой, — вдруг превратился в сказочного тирана? Как он может желать, чтобы его дочь, — та самая, которой он делал заводных кукол, и катал в детстве на плечах, — делила ложе с мерзким, потным Лео, и рожала от него детей! Это неправильно, и противно, и стыдно! Словно подменили отца. Словно он стал чужим…
Я потерла переносицу, которую уже нещадно щипало, проглотила комок в горле и сказала вслух, обращаясь к фигурке садового гнома:
— Ничего страшного пока не произошло.
Надо подумать, как убедить отца, решила я. До вечера лучше не показываться ему на глаза. Раз у них с Лео уже все обговорено, мерзавец наверняка доложил ему, что сватовство сорвалось. Пусть отец перекипит в одиночестве. Марта о нем позаботится. Ей лучше удается успокоить его. А вечером… вечером посмотрим. Что-нибудь соображу.
Я встала и с любовью поглядела на дом, который, возможно, скоро придется покинуть навсегда.
Самый красивый особняк в Ольденбурге, с затянутыми плющом стенами из красного кирпича, стрельчатыми окнами, каменными гроздьями винограда над входной дверью и золотой курочкой-флюгером. В светлой мастерской каждая вещь на своем месте, и вкусно пахнет машинным маслом и полиролью. А когда развешанные на стенах и спрятанные в витринах часы начинают одновременно бить время, так и хочется подпевать и пританцовывать в такт.
Страшно представить, что скоро
Я крепко сжала ладони и стиснула зубы. Надо хорошенько все обдумать. В конце концов, от меня не требуют невозможного. Договорные браки не редкость. Но между супругами должны хотя бы существовать симпатия и уважение! Однако о каком уважении может идти речь, если при одном взгляде на Лео, на его вечно слюнявые губы, меня начинает тошнить…
Что ж, в запасе есть еще несколько часов, чтобы изменить отношение к будущему жениху. Или найти иной выход.
Настроившись таким образом, я решила следовать первоначальным планам на день — несколько их изменив.
О чтении в саду с кульком орехов под рукой придется забыть. А вот наведаться в лес за ранней земляникой и сходить на почту за посылкой — почему бы и нет? Не помешает проветрить голову от тяжелых мыслей и перекинуться парой слов со знакомыми в городе. Можно рассказать жене почтмейстера о притязаниях Лео. Толковый совет лишним не будет.
Я на цыпочках прокралась на пустую кухню, прихватила лукошко и, оглядываясь и приседая, огородом выскользнула на улицу, а оттуда пошла прямиком к городскому амбару.
Шагала неспешно, потому что хоть и легкая у меня была ноша в руках, на сердце лежал пудовый камень. Однако примешивалась к тревогам и надежда на чудо — что все как-то изменится, придет какая-то весть… я загадала, как в детстве — не наступлю ни на одну трещину в брусчатке, все будет хорошо.
Так, крадущейся походкой, вглядываясь в землю под ногами, я добрела до рабочего квартала.
У стен прачечной заметила Риту, дочь возчика. Девчонка стояла возле куста чертополоха и яростно молотила его большой палкой. Во все стороны летели зеленые ошметки листьев и комки земли, а Рита вполголоса ругалась так, что ее отец мог бы ей гордиться.
Ей было всего пятнадцать, и она недавно назначила меня своей подругой. Рита была самоуверенным сорванцом и считала, что знает о жизни все. Когда удавалось сбежать со школьных занятий, она болталась по городу без дела. Обрывала яблоки в садах, играла с трактирным мальчишкой в орлянку и помогала возчикам с лошадьми. Меня она считала «книжной девой», недалекой в житейских делах, и поэтому заявила, что будет за мной «приглядывать».
Меня это забавляло: компания жизнерадостной и бесшабашной Риты мне нравилась, хотя настоящей дружбы, конечно же, быть между нами не могло — как-никак семь лет разницы.
— Что ты делаешь? — попеняла я Рите. — Смотри, у тебя все руки исцарапаны. Так девушки себя не ведут. Ты уже не ребенок.
— Плевать, — отозвалась возчикова дочка и одним метким ударом лишила чертополох головы. — Нннна! Получай, полковник! — азартно закричала она. — Вот тебе, вот! Прямо в печенку! Прямо в твой железный зад! В твое железное сердце! Сдохни, сдохни!
И прибавила еще пару слов, от которых я скривилась.
— Эй, в чем дело? При чем здесь полковник? Это ты про Августа фон Морунгена?