Железный дождь

Курочкин Виктор Александрович

– Это какие же такие козыри?

Левцов прищурился:

– А где твоя красная книжица? Выбросил?

Пленные, равнодушно наблюдавшие за перебранкой, насторожились.

– Ах вот ты о чем! Ну, ну. – Никитин снял пилотку и вытащил из-под подкладки партийный билет, высоко его поднял, показал всем и опять засунул в пилотку. – Ну, а дальше что, Левцов?

Левцов оглянулся и, видя по лицам, что его никто не одобряет, стушевался:

– А я ничего, просто так. Спросил, да и все.

– А козыри?

– Да,

да, какие такие козыри переменились? – спросил Гармонщиков.

Левцов попытался отшутиться. Но его не поддержали.

– Ты хочешь меня продать, Левцов? – тихо спросил Никитин.

– Что, я? Тебя продавать?! – закричал Левцов.

– Не ори! – Гармонщиков сгреб Левцова за грудки, прижал к стене. – Ты что имел в виду? Не вертись! Прямо говори! У Левцова от натуги посинело лицо.

– Да вы что – обалдели? Нельзя же человека казнить за каждое необдуманное слово.

Гармонщиков потянул Левцова на себя, потом ударил его об стену, да так, что у того лязгнули зубы.

– Я тебя задушу, запихаю в котел, в топку и сожгу. Как последнюю падаль. Понятно?

В котельной вдруг стало совсем темно. Как будто дыру заткнули пробкой.

– Эй, русски зольдат, будем здороветь!

– А мы и так здоровы, – откликнулся Могилкин.

– Жрать надо?

Могилкин встал напротив окошка.

– Давай.

– Жри! – крикнул немец, и Могилкин, страшно ругаясь, отскочил от окна, вытирая рукавом лицо. Немец хохотал и поливал котельную, как из шланга. Потом мочился другой, и тоже смеялся, и обзывал пленных свиньями.

Третьему, видимо, было нечем, и тогда он швырнул в котельную камень.

После их ухода все долго молчали.

Первым заговорил красноармеец с хитрым и пронырливым лицом. Сократилин еще раньше заметил, что он все время делал вид, словно к компании пленных не имеет никакого отношения. Там, на площади, старался стоять в сторонке и даже здесь сидел один в углу на куче антрацита…

– Они пошутили. А вообще-то немцы культурный народ.

– Для себя они, может, и культурные. А нас за людей не считают, – сказал Никитин.

«Абсолютно верно, – подумал Сократилин. – И эти киносъемки были подстроены так, чтобы унизить нас».

Левцов словно бы подслушал мысли Сократилина.

– А старшина перед ними выпендривался, когда снимали, даже медаль повесил.

Богдан едва сдержал себя, чтоб не броситься на Левцова с кулаками.

– Хотел бы я посмотреть, что б ты делал на моем месте? – Он грустно посмотрел на Левцова и с укоризной спросил: – Послушай, друг, и что ты ко мне привязался?

Левцов подмигнул Гармонщикову и засмеялся:

– Видал, какой друг нашелся! Рубля вместе не пропили, а уже друг.

Однако Гармонщиков опять не поддержал Левцова:

– Ты, старшина, на него не очень обижайся. Наш Ричард Львиное Сердце очень не любит начальство,

особенно старшин. Ротного старшину Горшенина он боялся хуже, чем мышь кошку. Вот он решил рассчитаться зараз со всеми старшинами. А почему бы не рассчитаться? Обстановочка для этого очень подходящая.

Все рассмеялись, но уж очень лениво, нехотя. Ричард Левцов поскреб затылок.

– Да, Горшенин, ох уж этот Горшенин! Как он меня драил! А я все терпел. Верил: так надо. А чем это кончилось? Сижу в яме. Сегодня на меня помочились, а завтра в лучшем случае дерьмом накормят, а то и совсем на луну спровадят. – Левцов заходил по котельной кругами, потом остановился, бессильно опустил руки и, неизвестно к кому обращаясь, спросил: – А что делать?

– Бежать. – Сократилин посмотрел на Никитина. – Если свои до вечера не освободят – бежать сегодня же ночью.

– Кто «за»? – и Никитин поднял руку.

Все были «за», кроме того красноармейца, который держался особняком. Он внимательно разглядывал кусок антрацита.

– А ты, Добрянский? – спросил его Никитин. Добрянский бросил уголь, посмотрел на руки и вытер их полой гимнастерки.

– Остаешься?

Добрянский исподлобья взглянул на Никитина и громко высморкался. Левцов подскочил к нему и поднес кулак к его подбородку.

– Понюхай, гад, чем пахнет!

– Остановись, Левцов!

Левцов с недоумением посмотрел на Никитина.

– Плевать. Пусть остается.

Но Левцову уже трудно было остановиться, да и к тому же злость в нем хлестала через край.

– А ну, снимай сапоги, гад! – прошипел он.

Добрянский торопливо стащил сапоги. Левцов взял их, размахнулся, но не ударил, а смачно плюнул в лицо Добрянскому. Никитин примерил сапоги. Без портянок они были в самый раз.

Операцию разрабатывали долго, планов побега предлагали много, но все они решительно не годились. Проще всего было взломать ломом дверь. А если поставят часового? А если даже не поставят, все равно без шума не обойтись. Ломать стену было еще труднее, да и совершенно бессмысленно. Кто-то предложил пробить дыру в потолке, но его подняли на смех. Пленные приуныли. Котельная оказалась ловушкой, из которой они не видели способа выбраться.

Тяжелее всех переносил обиду Могилкин. И он поклялся, что, как только выберется на свободу, жестоко отомстит немцам.

– А это что? – показал он на дыру под потолком. – Вы меня пропихнете в окошко, а потом подадите лом, и я потихоньку сломаю замок.

– А если будет часовой? – спросил Гармонщиков.

– Ломом по кумполу! – не задумываясь, заявил Могилкин, и заявил так уверенно, словно это дело, для него давным-давно привычное.

Сократилин посмотрел на тщедушного, узкоплечего Могилкина и не смог удержаться от смеха. Впрочем, смеялись все, и даже Добрянский.