Железный Густав
Шрифт:
— Пройдите по коридору. Увидите человека в швейцарской. Вряд ли он что знает, сегодня здесь никто ничего не знает. Но кто ищет, находит…
Они искали и нашли — человека в швейцарской. Собственно, это был не человек, а благообразный седобородый господин, свидетель былых, более почтенных, времен в рейхстаге. Сумятица и неразбериха последних дней, видимо, окончательно сбила его с толку.
— Как же! У господина Хакендаля здесь кабинет. Разумеется!
Он беспомощно поглядел на телефон, а потом на щит с номерами комнат и именами — и сокрушенно покачал головой.
— Нет, среди моих господ нет господина Хакендаля. Из моих господ здесь больше никто не бывает. А впрочем, что же
Он, судя по всему, собирался перечислить всех, кто еще сюда заходил.
— Да, но мне нужен господин Хакендаль. У него здесь, безусловно, свой кабинет. (Гейнц не был в этом так уверен, как хотел показать.)
— А тогда пойдемте, — сказал старик и сам пошел впереди. И на ходу — молодость его подопечных, видно, внушала ему доверие — продолжал: — Мне, собственно, не положено отлучаться даже на короткое время, это против правил… Следовало бы поручить вас рассыльному. Но все наши рассыльные разбежались, да это уже и не играет роли.
Пожалуй, это уже действительно не играло роли. Странные непонятные дела творились в торжественном, увенчанном золотым куполом здании, мимо которого они раньше проходили в почтительном отдалении, чувствуя свое ничтожество…
А теперь они были внутри. Дверь распахнулась, из комнаты донесся оглушительный хохот. Там, в сизых облаках дыма, сидела компания мужчин — все без пиджаков, и все держались за бока от смеха.
Они шли по толстым мягким плюшевым дорожкам, топча их своими неуклюжими разбитыми башмаками, и вдруг наткнулись на солдата, — он растянулся на дорожке в своей форма защитного цвета, подложив под голову ранец, и из его широко разинутого рта вырывался громкий храп.
Они перешагнули через спящего и увидели окно, открытое в серый ноябрьский вечер, а на подоконнике два грозно нацеленных пулемета на паучьих ножках; уставясь на еле различимые дома, они стояли здесь одинокие, брошенные, со всем своим снаряжением и пулеметными лентами. И ни единой души вокруг…
Гейнц и Ирма поднялись вверх по лестнице и увидели солдат: сбившись в кучку, они со смехом наблюдали, как их товарищ, взобравшись на высокую стремянку и обмакнув кисть в черную краску, малевал по парадному, в золотой раме, портрету кайзера.
Их провожатый то и дело останавливался, чтобы навести справки; когда он обращался к своим коллегам, одетым, как и он, в черную униформу, разговор протекал в мирном, дружественном тоне и сопровождался многочисленными кивками. Если же ему случалось обратиться к солдатам или штатским, он говорил робким заискивающим голосом и был рад-радехонек, когда ему отвечали и можно было идти дальше.
Постепенно они вступили в более оживленные зоны огромного здания. Повсюду сновали мужчины, большей частью в военной форме. За дверьми слышались телефонные звонки и трескотня пишущих машинок. Внезапно они очутились в огромной галерее с колоннами, облицованной мраморными плитками. Высокие двери вели в огромный, слабо освещенный зал.
— Зал заседаний, — пояснил их провожатый.
В галерее тоже солдаты. Они сидели, понурясь, на скамьях или, покуривая, шагали взад и вперед, на многих были стальные каски. Оказывается, они даже полевое орудие приволокли. Размалеванное зелеными, коричневыми и желтыми пятнами, оно стояло на колесах, напоминая чудовищного идола. Ствол его был направлен вниз, угрожая какой-то запертой двери…
А вдруг дверь отворится, а внизу люди, множество людей, целое народное собрание, и вдруг это собрание слушает неугодного ему оратора — тогда пушечное жерло отверзнется и обрушит гибель и смерть на всех этих, ничего не подозревающих людей там, внизу. Вот от каких случайностей
Гейнц Хакендаль закрыл глаза. И тут же открыл их, так как Ирма толкнула его и взволнованно прошептала:
— Посмотри-ка, офицер!
Он посмотрел, и его словно ударило. Там, среди солдат, нет, чуть возвышаясь над ними, стоял офицер, офицер высшего ранга, в серой защитной форме и пышных серебряных эполетах. На шее у него красовался орден «Pour le m'erite» [14] , а на груди, под длинной орденской планкой — Железный крест первой степени.
Это зрелище совсем сбило с толку неискушенных детей в тот бестолковый день. Офицер со смуглым, решительным лицом, покуривая сигарету, невозбранно стоял в своих регалиях среди солдат, оглядывал их зорким оком и отдавал вполголоса какие-то приказания, — а ведь Гейнц и Ирма своими глазами видели, как досталось беднягам унтер-офицерам из-за каких-то несчастных погон…
14
За заслуги ( франц.).
— Так, значит, не со всем старым покончено, — сказал Гейнц вполголоса.
Ирма взволнованно стиснула ему пальцы. — Ах, Гейнц, я так рада, — шепнула она.
Он даже не спросил ее, чему она рада, он понимал это и без объяснений.
Через несколько минут вернулся их провожатый.
— Насилу узнал, где сидит господин Хакендаль, — сказал он с досадой. — Наверху, на третьем этаже. Господину Хакендалю вверена служба общественной безопасности города Берлина. Что же вы мне сразу не сказали? Я бы нашел его в два счета.
— Служба безопасности — а как это понимать?
Гейнцу все большей загадкой представлялся его брат Эрих.
— Ну, знаете ли… это всякие меры против налётов и грабежей. Вам бы надо знать, раз вы его брат!
И старик швейцар вдруг подозрительно покосился на Гейнца.
— А я вот не знал, хоть я, безусловно, его брат, — заявил Гейнц. — Покажите нам, как пройти, и большое спасибо за хлопоты!
Надпись на табличке: «Д-р Биненштих — секретариат», каллиграфически выведенная шрифтом рондо, была наотмашь зачеркнута карандашом. Новая надпись: «Служба безопасности», кое-как нацарапанная на картонной обложке синим карандашом, звучала куда менее вразумительно.
Гейнц постучал — и посмотрел на Ирму. Она кивнула, и он снова постучал. За дверью раздалось: «Войдите!» — и они вошли.
Брат Эрих стоял у окна с каким-то чернявым толстяком. Эрих, едва взглянув на вошедших, крикнул: «Минуточку!» — и продолжал в чем-то негромко убеждать своего чернявого собеседника.
Ирма и Гейнц вопросительно переглянулись. Ирма кивнула, а Гейнц сказал, понизив голос:
— Naturellement [15] он самый!
Да, никакого сомнения: этого чернявого толстяка в черной визитке и серых брюках в кокетливую полоску они уже сегодня видели — то был оратор на сорванном митинге. Гейнцу загорелось узнать, как его зовут. Это не Эберт, Эберт ниже ростом, но и не Либкнехт, Либкнехт не толстый… Гейнц усиленно рылся в памяти, но, как истое дитя военных лет, когда все внимание обращено на военных, он до сих пор не интересовался штатскими деятелями, которые вдруг приобрели такое значение.
15
Разумеется ( франц.).