Железный Хромец
Шрифт:
– Я увидел несправедливость, и в моей власти было ее исправить, – сказал Карач-мурза. – Всякий честный человек сделал бы то же самое, и не стоит больше говорить об этом, ханум.
– Можно и не говорить. Но когда в плохой жизни увидишь что-нибудь хорошее, об этом хочется потом вспоминать, оглан.
«Может быть, потому я тебя сегодня и вспоминал все время», – подумал Карач-мурза, но вслух сказал после небольшого молчания:
– Тебе ничего не нужно, ханум? Если у тебя есть какие-нибудь пожелания, скажи, и я рад буду их исполнить.
– Спасибо, оглан, но мне пока ничего не нужно.
– Ну, тогда я поеду. Да пребудет с тобою Аллах, благородная ханум!
– Аллах для всех.
ГЛАВА VI
«Когда пускаешься в путь не один, твой спутник должен быть лучше тебя».
До Эмбы дошли на шестой день после выступления из Сараил-Джадида и заночевали на левом, восточном ее берегу, вернее, на левой стороне ее русла, ибо в это время года реки тут, собственно, не было: Эмба доносит свои воды до Каспия только в пору весеннего половодья. Позже она пересыхает и превращается в цепочку отдельных моча-ков и небольших озер, заросших камышом и изобилующих болотной дичью.
Отсюда путь повернул прямо на юг и стал еще более унылым и безотрадным. Обходя раскинувшуюся справа песчаную пустыню и часто встречающиеся солончаки, отряд целую неделю двигался ровной, как стол, низиной, поросшей кустиками полыни и буюргуна [28] . Корма для лошадей тут было мало, колодцы и водоемы тоже встречались редко, и вода в них обычно бывала солоноватая, едва пригодная для питья, а потому Карач-мурза старался как можно скорее миновать этот участок пути. Теперь снимались со стоянки едва рассветало и с двумя-тремя короткими остановками для отдыха шли до наступления темноты.
28
Буюргун – полукустарниковое растение, служащее в этих местах кормом для верблюдов и топливом.
Время этих переходов тянулось особенно медленно, казалось, что дню не будет конца. Глядеть вокруг было не на что; все, о чем хотелось вспомнить и подумать, было во всех подробностях воскрешено в памяти и обдумано, происшествий никаких не случалось, и Карач-мурза томился от скуки. Теперь его часто можно было видеть едущим не в голове отряда, как прежде, а рядом с кибиткой Хатедже. Ханум была словоохотлива, в разговоре она обнаруживала много наблюдательности и ума, беседовать с нею было приятно и интересно, а потому Карач-мурза с каждым днем уделял этому занятию все больше времени. Показаться назойливым он не боялся, ибо было вполне очевидно, что Хатедже эти встречи тоже доставляют удовольствие: даже в плохую погоду войлочный полог ее кибитки всегда был откинут с той стороны, с которой он обычно подъезжал.
Наконец равнина начала слегка повышаться, потом пошла вверх крутыми ступенями и уступами. Поднявшись по ним, отряд вступил на Устюртскую возвышенность, по которой предстояло идти дней пятнадцать. Характер местности, по-прежнему оставаясь унылым, теперь несколько изменился: песчаные почвы уступили место глинистым, исчезли солончаки, появились отдельные кустарники, а местами и целые заросли саксаула [29] . Но, что самое важное, сейчас тут были хорошие пастбища. На Устюрте трава, совершенно выгорающая летом, осенью отрастает, и в это время года все окрестные кочевники всегда перегоняют сюда свои стада. Но к началу декабря, когда тут начинают свирепствовать сильнейшие бураны и стужи, скот гнали на Мангышлакский полуостров, где условия для его зимовки были
29
Саксаул – род кустарника, иногда невысокие деревья, растущие во многих засушливых областях Средней Азии. Ценен там как топливо.
По Устюрту нельзя было двигаться ни быстрей, ни медленней, чем позволяли расстояния между имевшимися здесь колодцами. Они отстояли друг от друга на пять – шесть фарсахов. Утром пустившись в путь от одного из них, останавливались на ночлег, дойдя до следующего.
Первые пять дней и тут ничто не нарушало установившегося порядка, и Карач-мурза ежедневно проводил два-три часа в разговорах с Хатедже. Но на шестой день он возле ее кибитки не появился, чем ханум была немного удивлена и обеспокоена. Однако вскоре к ней подъехал старший нукер царевича и объяснил причину его отсутствия:
– Светлейший оглан Карач-мурза, да усыплет Аллах его жизненный путь цветами счастья, – сказал нукер после обычного приветствия, – сегодня утром получил известие о том, что в пяти фарсахах отсюда кочует один из туменов Мангышлакского хана и что сам хан пресветлый Кепек-Берди сейчас находится при этом тумене. Может быть, ты не знаешь, благородная ханум, что пресветлый хан Кепек-Берди – это третий сын великого хана Тохтамыша и племянник нашего оглана, да возвысится их славный род над всеми живущими. Наш оглан захотел повидать племянника и взять у него свежих лошадей взамен тех, которые у нас пали или заболели в пути. Он уехал туда раньше, чем мы выступили, и догонит нас на следующей ночевке. Но если тебе что-нибудь будет нужно, благородная ханум, светлейший оглан Карач-мурза приказал мне исполнить все, что ты пожелаешь.
Хатедже поблагодарила нукера и сказала, что ей ничего не нужно. Карач-мурза возвратился к отряду поздно вечером, когда в стойбище уже догорали последние костры. В этот день у него сильно разболелись зубы. Он почти не спал ночью. Наутро боль утихла, но зато левая щека вздулась громадной опухолью. В таком виде показываться Хатедже он не хотел, а потому и на этом переходе не приблизился к ее кибитке. Но когда остановились на ночлег и разбили стойбище, один из нукеров доложил царевичу, что пришла служанка ханум Хатедже и просит позволения говорить с ним.
– Фатима! – воскликнул Карач-мурза, узнавший вошедшую в шатер женщину. – Что-нибудь случилось с твоей госпожой?
– Нет, сиятельный оглан, благодарение Аллаху, она здорова и с ней ничего плохого не случилось. Но моя благородная госпожа сегодня видела издали, что у тебя обвязана голова, и она поручила мне узнать, здоров ли ты, пресветлый оглан, и не произошло ли с тобой какого-нибудь несчастья, когда ты ездил в стойбище Мангышлакского хана?
– То, что со мной случилось, это такая ничтожная мелочь, что о ней не стоит и говорить. Скажи это твоей госпоже, и да вознаградит ее Аллах за доброе сердце.
– Я ей передам твои слова, пресветлый оглан. Но моя благородная госпожа еще спрашивает: может быть, она чем-нибудь вызвала твой гнев или обиду, и потому ты не подъезжаешь к ее кибитке?
– Да покарает меня Аллах, если я когда-нибудь допущу в свое сердце гнев или обиду на добрейшую ханум Хатедже! Но кто захочет показаться перед молодой и красивой женщиной в таком виде! – воскликнул Карач-мурза, снимая шерстяную повязку, закрывавшую его лицо. – Вот, смотри, это только половина того, что было утром. Скажи благородной ханум, что завтра я непременно приеду сам узнать о ее здоровье.