Железный крест
Шрифт:
— Да… в общем, заключение Турбьёрна и его сотрудников. Тоже можно определить двумя словами — никаких сюрпризов. Есть отпечатки обуви, отпечатки пальцев, еще какие-то отпечатки — все это надо будет принять во внимание и проанализировать. Йоста, займись… Возьми отпечатки пальцев у этих пацанов, у братьев… у брата. Чтобы их исключить. Потом займемся остальными, если они есть. Дальше… — Он прочитал несколько строчек про себя, сопровождая чтение ритмическим мычанием. — Дальше вот что… вот… окончательно установлено — смерть наступила в результате
— Значит, удар был один? — спросила Паула.
— Мм… да, один, именно так. Один. Это они как-то устанавливают по брызгам крови. Я звонил Турбьёрну и задал тот же самый вопрос — говорит, они смотрят на брызги… Один удар — брызги летят вот так, два — вот эдак, а про три даже и подумать страшно. У них там свои примочки, но заключение однозначное — сильный удар по голове тяжелым предметом. Один.
— Совпадает с протоколом вскрытия, — кивнул Мартин. — А что за предмет, не удалось установить? Педерсен считает, что это камень.
— Вот именно! — произнес Мельберг торжествующе и ткнул пальцем в бумагу. — Вот именно! Под столом лежал тяжелый каменный бюст, а на нем и кровь, и волосы, и мозговое вещество, и все, что хотите. И осколки камня, которые Педерсен нашел в ране, именно от этого бюста.
— То есть орудие убийства налицо… Что ж, это всегда кое-что, — меланхолично произнес Йоста.
— Надо найти Франца Рингхольма. Пусть расскажет, что это за угрозы.
— И пройтись по соседям — может быть, кто-то видел что-то необычное тогда, в июне, — добавила Паула.
Анника подняла глаза от своих записей.
— А уборщица? Надо поговорить и с уборщицей. Когда она последний раз там была? Говорила ли с Эриком? И почему все лето не убиралась?
— Разумно, — кивнул Мельберг. — Хватит рассиживаться! За работу!
Он подождал, пока последний из сотрудников покинет комнату, и потянулся за еще одной булочкой.
Делегировать полномочия. Главная черта хорошего руководителя — умение делегировать полномочия.
Насчет того, ходить или не ходить на уроки, у них царило полное согласие: если не лежит душа — не ходить. Душа лежала не часто.
Сегодня они собрались около десяти. В Танумсхеде не так уж много мест, куда можно пойти, поэтому они просто сидели, курили и болтали.
— Слышали про этого старого идиота в Фьельбаке? — Никке глубоко затянулся, захохотал и закашлялся. — Не иначе, твой дед с его приятелями руку приложили.
Ванесса фыркнула.
— Брось, — мрачно, но не без гордости сказал Пер. — Дед к этому никакого отношения не имеет. Станет он рисковать тюрьмой из-за какого-то старого пня! У «Друзей Швеции» другие цели.
— А ты с ним поговорил? Нам разрешат прийти на собрание? — Никке перестал смеяться.
— Пока нет… — неохотно ответил Пер.
У него был особый статус: он приходился внуком самому Францу Рингхольму. Как-то он в минуту слабости пообещал приятелям, что попробует
И это ему очень нравилось. Простота. Черное и белое, никаких серых нюансов, никаких лазеек, никаких уловок. Перу было совершенно чуждо стремление многих запутать ситуацию, заболтать… Он терпеть не мог все эти скользкие рассуждения: «С одной стороны… с другой стороны…» Все до крайности просто. Есть мы, и есть они. Вот и все. Мы и они. Они и мы. И если бы они держались на своем краю и занимались своим делом, никаких проблем бы и не было. Но «они» претендовали на «наше». Им не нравились границы, очевидные даже полному идиоту. Любому зрячему понятно: белый и желтый. Белый и коричневый. Белый и иссиня-черный, эти вообще из каких-то самых диких африканских джунглей. Но даже эту простую истину умудрились запутать, смешать в одну сплошную кашу.
Он посмотрел на приятелей. Интересно, а у них что за наследство? Мало ли с кем могла переспать какая-нибудь проститутка из их предков… Может, у них тоже нечистая кровь… Пер вздрогнул.
Никке смотрел на него вопросительно.
— Ты что, Пер? У тебя такой вид, словно ты лягушку проглотил.
— Да нет, ничего, — усмехнулся Пер. С чего это он начал всех подозревать?
Он погасил сигарету.
— Пошли выпьем кофе.
И, не оглядываясь, двинулся в сторону школы. Знал, что они последуют за ним.
Вспомнил убитого старика и пожал плечами. Какое это имеет значение?
~~~
Фьельбака, 1943 год
Они ели в полном молчании. Слышно было только позвякивание вилок и ножей о тарелки. Все пытались не коситься на пустой стул, но никому это особенно не удавалось.
— И опять ему скоро в дорогу. — Гертруд протянула Эрику миску с картошкой, и он положил еще одну картофелину на и без того полную тарелку.
Так было проще — если бы он отказался, мать стала бы настаивать и стояла бы на своем до тех пор, пока он не положит две. Он посмотрел на тарелку — съесть все это невозможно. Его не особенно интересовала еда, он ел только потому, что его вынуждали. И чтобы мать не говорила, ей-де стыдно, какой он худой. «Люди подумают, мы тебя не кормим!» — упрекала она Эрика.
У Акселя аппетит был превосходный. Эрик неохотно поднес вилку ко рту, опять посмотрел на пустой стул и начал механически жевать, чтобы избавиться от отвратительного ощущения битком набитого рта. Картошка с соусом превратилась во влажную липкую кашу.