Железный поход. Том пятый. Дарго

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

Взяв парламентеров в плотный оцеп, горцы нещадно пинали их, ломали несчастным ребра, носы и скулы, отбивали внутренности, глумясь над стонами и мычаньем гяуров.

Внезапно все прекратилось. Гневно поводя плечами и сверкая глазами, разгоряченные мюриды под окрики старшин с неохотой отошли от своих жертв.

– …Господи, не может быть… Граф, вы?!

Окровавленный Лужин, левая скула которого была стесана до кости, безгубым черным ртом силился что-то крикнуть летевшему на него поляку. Извинский встретился с офицером взглядом. На него мертво взирали залитые болью, отчаяньем и неверием глаза.

Ощеренная пасть коня поравнялась с майором. Полумесяц зеркальной стали взлетел к небу…

– Своло-очь!

Будь проклят, га-а…

Срубленная голова Лужина, как грязный кочан капусты, глухо стукнулась о землю. Жеребец, выгибая крутой дугой шею, перепрыгнул через обезглавленное тело, стаптывая поднимавшегося ротмистра. Жорж не слышал крика, но догадался по лицу Лунева, прижатому к земле с перекошенным ртом и накаленными мукой глазами, что крикнул тот нечеловечески дико. Не слышал Рокамболь и ликующих завываний толпы.

На одном аршине развернув хрипящего коня, он вторично наскочил на поднявшегося на одно колено ротмистра, занес саблю и со страшной силой кинул косой взмах. Жеребец, дрожа бархатом раздутых ноздрей, полетел прочь, а на кровавом току, разбросав руки и зарывшись лицом в бурую пыль, остался лежать разваленный надвое – от ключицы до пояса – Лунев.

– Ради Христа… ради Христа, не убивайте!.. Ради Христа! Ради всего святого!.. – Юнкер с прелестными девичьими глазами, в алом офицерском башлыке, бросился на колени перед копытами осатаневшего жеребца. – Меня не надо!.. Меня не надо… Ради Христа!.. – Пепельные губы дергались в горячей мольбе, руки хватали землю… В безумных глазах Петра отражались оскаленные бородатые лица, плывущие белые облака, высокое солнце и снова бараньи папахи, дремучие бороды, клювастые носы… чья-то спина в драной черкеске и быстрые, ловкие пальцы, перепоясывающие через чужое плечо его славную шашку, оглаживающие серебряные ножны отобранного у него кинжала и рукоять французского пистолета.

…Внезапно народ отхлынул, и перед судьями – избранниками Дарго Петр Белов предстал в одиночестве.

– Балагадары Нэба и вэлыкадушный Шамиль. Имам миласердно дарует твой жизн, презрэнный сабака-гяур. Иды к свой жэнэрал-сардар и далажы ему, как вас тут встрэтил люди общин. Волла-ги! Эта атвэт Шамиля. Билла-ги! Эта атвэт Дарго. Талла-ги! Скажы гяур свой, шакал-сардар, что если он придет в Дарго, то в крави свой салдат-аскер по калено брадыт будэт. Здэс вас ждет ад! Ради Всэвышнего, саздавшего всэх, – пуст уходыт, аткуда пришел, ради мать, радившей нас всэх, пуст нэ аткрывает дальше вражды мэжду Бэлый цар и наш народ. Волла-ги! Тэпер убирайса, гяур. Забирай сваих… Забирай свой лошад, пака наши люди нэ пэрэдумали.

После этой речи старейшин весь Дарго взорвался возгласами и пальбой. В оглушительный, хлещущий по ушам кнут скрутились раскатистые боевые кличи воинов.

…На площадях и улицах зарокотали бубны и барабаны, напористо вклинилась гармонь, зачастив боевую лезгинку. Десятки горячих джигитов, сверкая булатом, принялись носками чувяков лихо чертить по земле дуги и прямые. Их крылатые руки то по-орлиному распластывались над содрогающейся твердью, то прижимались к плечам…

Перед их горящими взорами мельками леса, скалистые хребты гор, перевалы и снежные пики родины; плоские крыши саклей, усеянные ребятней, обожженные солнцем и порохом лица их братьев и сестер, кунаков и родственников, гостей и соседей из дальних селений, которых в Дарго согнала война. Здесь танцевали и пели в воинственных костюмах предков: и чеченцы, и ингуши, и черкесы, и кабардинцы, и балкары, и аварцы, лакцы и ботлихцы, даргинцы и каратинцы – здесь неистовствовал в танце весь Северный Кавказ, его защитники – верные сыновья, которые по очереди входили в огромный круг. Тут за каждым котлом убоины говорили на тридцати языках. Здесь один мешок муки делили на тридцать

народностей. Но это пустой разговор. У каждого народа есть и воины, и пастухи, и кузнецы, и ювелиры, и садоводы. У всех есть и герои, и певцы, и мастера.

…Вот как об этом сказал мудрый Абуталиб³¹: «Здесь мы собрались у костра, ждем, когда будет готово мясо. Иные из нас родились и выросли в горах, другие – на равнинах. Одни – в холодных местах, другие – в теплых местах, одни на берегу реки, другие – на берегу моря. Одни – там, где есть поле, но нет быка, другие – там, где есть бык, но нет поля. Одни родились в местах, где есть огонь, но нет воды, другие – где есть вода, но нет огня. Там – мясо, тут хлеб, а там еще – фрукты, овощи. Там, где хранится сыр, развелись и крысы, там, где пасутся бараны, развелись волки. Кроме того – история, войны, география, разные соседи, природа.

Слово «природа» у нас имеет два значения. В одном случае – земля, трава, деревья, горы, небо, в другом – характер человека. Родная природа в различных местах способствовала появлению разных законов и обычаев.

В разных местах по-разному носят папаху, по-разному кроят одежду и обувь, по-разному строят дома. Над колыбелями поют разные песни. Они играют на пандуре, другие на таре. Струны для одних инструментов делают из козьих кишок, для других – из железа и серебра»» // Гамзатов Р. Мой Дагестан.>. Много мелодий у Кавказа, много ритмов и слов, но все они составляют одну песню. «Есть границы между языками, но нет границ между сердцами, – некогда сказал Шамиль. – И подвиги разных людей в конце концов сливаются в один великий подвиг!»

Тогда же у имама кто-то спросил:

– Зачем Кавказу так много народностей?

– Чтобы одна могла выручить и поддержать другую, если та попадет в беду или запоет песню.

– И что же? Выходили все выручать одного?

– Всегда. Хвала Аллаху, ни один народ не остался в стороне.

– И слаженно пелась песня?

– Слаженно. Ведь родина у нас одна – Кавказ.

…И правда, в тот роковой день не было среди горцев разногласий, не было и той скрытой кровной вражды в глазах тех, кто спустился на защиту Дарго из дальних ущелий. Общая беда и общая вера сплотили перед лицом смертельной опасности всех горцев, всех героев – войны и мира.

Глава 7

…Напряжение в войсках нарастало с каждой минутой. Высокое начальство Генерального штаба торопливо разошлось по своим полкам, помрачневший лицом главнокомандующий покинул их общество за обеденным столом.

…Оставшись в своем шатре один, граф Воронцов снова посмотрел на часы. До начала решительных действий оставалось не более четверти часа, а посланных генералом Пассеком в ставку Шамиля парламентеров до сих пор не было. Михаил Семенович нервничал. «Неизвестность! Qu'elle soit maudite!³² Эта жизнь похожа на черта. Ожидание – на пытку». Граф, заложив руки за спину, методично мерил шагами палатку. Скверное предчувствие, ощущение чего-то худого появилось у него еще за столом, когда звучали здравицы в его честь и тосты за победу русского оружия.

С обеих сторон стола ему приветливо улыбались, заглядывали в глаза, прочили блестящую победу и скорый финал экспедиции. Он улыбался в ответ, благодарил, что-то кому-то замечал по ходу беседы, а сам исподволь посматривал на дорогу, которая шла на Дарго. Она была уныло пуста. И если изредка на ней показывались всадники, то казаки отряда и горцы из аула с одинаковым напряженным любопытством всматривались в верховых, стараясь угадать: «свои» или «чужие». Обычно это были лазутчики-вайнахи, открыто и безбоязненно возвращавшиеся от русских позиций в свои пределы…