Железный поход. Том пятый. Дарго
Шрифт:
…И все же, как ни бросай карты, а это была наша первая ласточка удачи в Даргинском сражении. Враг дрогнул и отступил. Мы были счастливы, чрезмерно возбуждены и посему не могли тогда осознать всю горечь потерь нашего 1-го батальона Куринского егерского полка».
Глава 9
Во главе новых штурмовых сил по взятии неприятельских завалов шел 1-й батальон Литовского егерского полка. Утратив свое боевое знамя в польской кампании 1830-го года, батальон в наказание в полном составе был переведен Государем Императором Николаем I на Кавказ, где литовцы должны были реабилитировать
Близко за литовцами следовали саперы, за ними грузино-осетинская дружина и сводный кавалерийский отряд Главной квартиры, состоявший по преимуществу из молодежи, которая в своей неистощимой жажде славы с нетерпением ждала своего часа воспользоваться выпавшим жребием.
Был в числе идущих на штурм и бывший адъютант главнокомандующего князь Дондуков-Корсаков. Отношения у него с графом Воронцовым сложились далеко не близкие: и в силу возраста, и в силу темперамента, да и просто в силу разности натур.
Молодого, пылкого князя крайне тяготила штабная ambiance43 и присущие ей рафинированные отношения. Александр с самого начала похода решил просить графа прикомандировать его на все время экспедиции во фрунт, к одному из батальонов, назначенных в авангард.
«Вы жаждете записаться в смертники, князь? Вы хорошо подумали, Александр Михайлович? А если вас, голубчик, убьют? Как сие горе переживет ваша матушка?..» – Его сиятельство был искренне удивлен. Однако после того, как войска с боями прошли Андию, Воронцов уважил повторную просьбу своего адъютанта, и полковник Дондуков-Корсаков был откомандирован к 1-му батальону Литовского егерского полка (5-го корпуса). Батальон этот (как известно) оплошал в польскую кампанию, и графу Воронцову было предписано Государем при первой возможности дать ему случай отличиться. Батальон вследствие этого и был назначен передовым в авангарде при движении в Дарго.
Посему Александр пребывал в наилучшем состоянии духа; был возбужден до крайности мыслью о предстоящей – лоб в лоб – схватке с горцами, о возможности проявить себя.
…И сейчас, с неумолимостью рока приближаясь к новым завалам грозного противника, сердце его ликовало и воинственно рвалось вон из груди. В обостренной памяти то и дело возникали бенгальскими вспышками последние часы, проведенные в кругу боевых товарищей.
Накануне сражения в его палатке по обыкновению прозвенел вечер за дружеской беседой, с песнями и чихирем. «Эх, держись, басурман!» Во всем отряде гремела бравурная музыка, слышались песни, батальон радовался предстоящему делу.
Не мог Александр забыть и того, как Мельников, его университетский приятель – светлый тенор и знаток студенческих песен – вдруг отложил гитару, задумался и неожиданно рассказал друзьям о страданиях и смерти юнкера Куринского полка князя Голицына.
– В прошлом году это случилось… Также во время экспедиции в Чечне, в Гойтинском лесу Голицын был ранен пулей в живот… Из раны вышел сальник. При несвоевременной операции он и был причиной его смерти, после жутких страданий… Эх, господа, – скорбно опустив голову на грудь, продолжил Мельников, – ей-Богу, господа, пускай бы куда хотят, пускай… только бы не в живот…
Поразил в тот вечер Александра и его тезка – адъютант Лонгинов. Всегда жизнерадостный, бодрый, прошлой ночью он был на редкость хмур и молчалив, как будто предчувствовал свой близкий конец.45 На эту малость никто не обратил внимания; за первым бокалом чихиря и с первою хоровой песнью все было забыто… Но сейчас, когда вокруг лязгала и гремела сталь оружия идущих на смерть егерей, это обстоятельство отчего-то болезненно ярко проявилось и крепко врезалось в память князя, и он даже украдкой, так, чтобы не видели другие, поспешно ощупал свой затянутый офицерским поясом живот…
С дальнего холма, где находилась ставка командующего, за движением с участием наблюдали: вон показались неприятельские значки конных татар, впереди которых ехала группа из пяти человек на белогривых скакунах с красными, синими и зелеными лоскутами на древках… Там замелькали черкески и папахи; передний завал окрасился дымами; туземные цепи рассыпались в скалах и вдоль опушек.
На кремнистом, безлесом взлобье холма, у шатра командующего, послышались оживленные восклицания и комментарии.
– Браво, литовцы! Славно идут орлы!
– А как держат строй, генерал! Quel charmant coup d'oeil! Char-rmant! C'est un vr-rai plaisir faire la guerre dans un aussi beau pays.46
– Et surtout en bonne cоmpagnie, mon cher47, – улыбаясь в седеющие усы, приветливо кивнул графу Строганову полковник Вольф.
– Внимание! Внимание, господа!.. Сходятся! Сейчас начнется самое интересное!
– Дай Бог мужества нашим алкидам. Вот оно!.. Ах, как пошли а атаку! Voil`a comme el est48, русский солдат!
* * *
– Татары-ы-ы!!
Этот накаленный напряжением ожидания возглас застрял в ушах, вернув Александра к действительности. Возглавляя отряд кавказских офицеров, сопровождавших пехоту, он, как и другие, по принятому обычаю был верхом, что в Кавказской войне бытовало причиною большой убыли офицеров, являвшихся лакомой мишенью для метких пуль горцев.
Впереди пышно расцвели белые дымки… Но тут же разноголосые выстрелы неприятеля заглушил дружный залп егерей. И только злой гуд пролетавшего мимо свинца напоминал наступавшим, что не все выстрелы были с их стороны.
Пехота с ружьями наперевес по приказу своих командиров рассыпалась в цепи, перешла на «беглый шаг»; артиллерийская прислуга, остановив четверки тягловых лошадей, сноровисто принялась разворачивать лафеты многопудовых орудий, когда к генералу Белявскому, командовавшему авангардом, подскакал начальник грузино-осетинской милиции князь Эристов Захарий и на всем марш-марше осадил оскаленного коня.
– Ващ-щ пр-рвасхадытэлства! – бросив пальцы к папахе, горячо сверкая глазами, выпалил он. – Пр-рыкажите пустыт кавалер-рию! Вах! Конный чачэн! – Грузинский князь, на красной цухе 49 которого серебряным частоколом топорщились газыри, указал шашкой-кард на показавшихся из леса верховых горцев.