Железный Путь
Шрифт:
– Ада! Я тебя не понимаю! То ты мне толкуешь о слепой верности и супружеском долге, а теперь предлагаешь развлечься на стороне! Я не умею вести двойную игру.
– Боже мой! Опять я во всем виновата! Поступай, как знаешь, ты уже взрослый человек, только не надо меня просить во всем разобраться.
– Ада! Ты меня познакомила с Лори!
– Я тебя много с кем знакомила, но замуж выходить не заставляла, – холодно и отрешенно заявила Ада.
В этом она была совершенно права. Я вспылила от того, что не удалось построить идеальный мир любви, и верить в поражение вовсе не хотелось. Замужество являлось абсолютно моей идей.
–
Ада приподнялась с уютного кресла, чтобы подлить кофе. В это же время раздался телефонный звонок.
– Да, одну минуту, – Ада в недоумении протянула мне телефонную трубку и вышла из комнаты.
Это был Пьер, венецианский партнер по галерее и друг Лори. Пьер говорил шифром и делал многозначительные паузы; убеждался, что я все правильно понимаю, и просил сегодня же вечером покинуть Париж и приехать на ночном поезде в Венецию, обещал на месте все разъяснить. Он также намекнул, что следует сохранять тотальную конфиденциальность и о расходах не беспокоиться.
Ада никак не прореагировала на мое решение последовать инструкциям Пьера.
Я попросила ее проводить меня вечером на вокзал Gare de Bercy.
Ночной поезд оказался полупустым. В моем купе, предусмотренном на шесть пассажиров, была занятой лишь одна самая верхняя полка. Я всегда предпочитаю нижнюю лежанку, так как уж очень боюсь свалиться во сне с неимоверно маленького по площади верхнего ложе. Лежанки советского купе шире и длиннее мелкокалиберных итальянских мест. Среднему американцу со свойственным ему размером ХL пришлось бы приложить всю имеющуюся в резерве смекалку, чтобы найти возможность умоститься на этих жердочках. В купе заглянул проводник и предложил зарезервировать столик на ужин в вагоне-ресторане. Незатейливое меню предлагало спагетти болоньезе или пенне «аль песте». Я не была голодна, но организм требовал смены потоков восприятия; постепенно подступали холодные лики сомнений, и справляться с ними без «эликсира храбрости» не представлялось возможным. В купе было душно. Недолго раздумывая, приготовив постель, я направилась поддержать дорожное настроение бокалом красного вина.
В вагоне-ресторане было по-домашнему хорошо. Казалось, что все пассажиры по неизвестной причине сконцентрировались именно здесь. В основном это были итальянцы. Небольшая группа японцев, которые едут прокатиться на гондоле и скупить итальянские сумки и обувь; пара одиноких французов среднего возраста, читающих газеты.
Я уселась на стул, обитый зеленым бархатом, и, не церемонясь, заказала пол-литра красного вина и маленькую тарелочку – ассортимент с сырами и грецкими орехами.
Пригубив багрового напитка, удалось отключиться от всей путаницы, в которой очутилась, даже не понимая, как. Неожиданно сложились в рифму простые слова. Я достала из сумки маленький дневник-блокнот, чтобы сделать заметки.
– Вы тут поэзию строчите, а в Париже вот что происходит.
Мужчина неопределенного возраста сидел напротив. Он протянул сегодняшний номер «Le Monde» и указал на статью на первой полосе.
Меня очень озадачил его откровенный тон. Он повел себя так, если бы мы путешествовали вместе как минимум полжизни, и без смущения следил за всеми изменениями на моем лице.
–
«Да что за фамильярность!» – мелькнуло в уме, но какая-то неведомая сила сковала речевой аппарат, и я уткнулась в газету.
Жан-Вильем Феврие, судебный пристав, подозревался в укрытии картин, которые ранее были проданы на государственном аукционе из-под его же молотка, и не только частным лицам, а также музеям с мировыми именами и историческим фондам.
Такого рода действия являются противозаконными для должностного лица. Некий молодой журналист, случайно попав на вечер к Жан-Вильему, из чистого любопытства запечатлел каждый художественный объект на небольшую видеокамеру.
После он случайно показал пленку своему другу, эксперту по живописи. Эксперт, прекрасно осведомленный о том, что уходит из-под молотка, пришел в ревностную ярость от неслыханной жадности известного парижского аристократа.
В результате возбуждено уголовное дело и ведется расследование.
Свежие подробности были обещаны в ближайшем номере газеты.
– Потрясающе, не правда ли, вы даже и не в курсе? – с лукавой улыбкой ликовал мой собеседник. – Разве это не повод для беспокойства? Ваш муж, мадмуазель, по уши погряз в этой кабале.
На слове «мадмуазель» незнакомец сделал особый акцент. Каким образом ему могут быть известны такие подробности; наверное, он из полиции, а как еще?! Однозначное суждение не складывалось.
Что-то в этом человеке вызывало симпатию. Своеобразной магнетической силой был наполнен его взгляд и голос.
Он не замедлил прочесть мои мысли:
– Я не полиция, я просто хочу вам помочь. Ну, хорошо, чтобы развеять ваши сомнения, расскажу вам маленькую историю болезни. Хроническая аллергия на солнце, острое и пыль, мне продолжать?
Я в оцепенении не сводила с него глаз.
– А еще по гороскопу вы…
Так он продолжал минут десять, указывая на примечательные события из прошлого и на возможные варианты будущего. Я не могла поверить своим ушам. Это была моя первая встреча с настоящим ясновидящим. От неудобства, смешанного с восторгом, я рассмеялась.
– Ну вот, уже лучше, – одобрил мой смех мужчина, – видите, я просто хочу помочь, если смогу. Мы потомственные ясновидящие, мой отец работал на правительство, помогал принимать некоторые важные решения еще при Миттеране. Я в политику ввязываться не стал, у меня адвокатская контора, и я просто иногда консультирую, но только в крайних случаях, друзей, как вы понимаете, и бесплатно. Если вы не желаете знакомиться – тоже не беда, меня зовут Алекс.
Мужчина протянул мне визитную карточку. Все было верно. Адвокат, адвокатская контора в восьмом округе Парижа и приличная фамилия.
– Так значит, вы не из полиции? – я вопрошала подтверждения, хотя сердце знало, что волноваться не о чем.
Качество реальности происходящего постепенно менялось. Казалось, что металлический скрежет рельс куда-то исчез.
Абсолютный вакуум завладел пространством.
Алекс обволакивающим голосом увлекал в иные реалии. Он рисовал яркие и абсолютно непостижимые для воображения картины вселенского будущего.
Из его слов было мало что доступно пониманию светского разума. Хотелось прожить момент с полной силой и прикоснуться к вечности, к знанию, а не просто наслаждаться тем забытьем, в которое посчастливилось провалиться.