Железный Ворон 2

Мечников Ярослав

— Ваше поле… оно… оно чужеродное.

Так… в смысле «чужеродное»? Мысли заметались. Это поле Пети Сальникова, что ли? Я что, был магом от рождения и просто не знал этого, хе-хе?! Или это что-то другое?..

Я постарался, чтобы моё лицо выражало не панику, а озадаченность.

— Ректор, не пугайте меня так. Скажите конкретно, в чём суть?

Ректор Разумовский медленно обошёл вокруг меня, не сводя с меня своего изучающего взгляда, словно я был редким и непонятным экспонатом.

—

Суть, княжич… — он остановился передо мной. — Суть в том, что я вижу два поля, наложенных одно на другое.

Он поднял палец.

— Первое — эфирное поле Алексея Воронцова. То, которое я знаю. Слабое, нестабильное, с врождённым даром к магии Пространства. Оно сейчас… спит. Оно подавлено.

Он поднял второй палец.

— А поверх него, как доспех, как вторая кожа, сидит другое поле. Ваше. Оно… другое. У него нет родовой предрасположенности. Оно как чистый лист. Но оно невероятно… восприимчивое. Оно не создаёт магию. Оно понимает её. Оно впитывает её, как губка. Оно видит структуру плетений, чувствует потоки стихий, находит резонанс там, где его быть не должно. Именно поэтому вы смогли смешать Землю и Огонь. Вы не заставили их. Вы просто поняли, как они могут существовать вместе.

Он посмотрел на меня в упор.

— Я не знаю, что это за «Ритуал Эха», который вы, как я теперь понимаю, нашли в Запретной секции. Но он не сработал так, как вы планировали. Он не дал вам силу. Он… он вложил в ваше тело другую душу.

Он замолчал, произнеся вслух самую страшную правду. Он всё понял.

Ритуал Эха, он знал! Вот же чёрт подери!

Паника на мгновение сковала меня, но я тут же задавил её. Нужно было играть. Играть самую важную роль в своей жизни.

— Но… разве в ритуале не говорилось о том, что нужна другая душа… для… для пробуждения силы? — я посмотрел на него с видом увлечённого, но немного наивного исследователя. — Вот… получается, что всё как раз и получилось так, как я планировал. Вот тут какая-то душа, в эфирном поле…

Я кашлянул, пытаясь скрыть нервную дрожь в голосе.

— … но самое главное, что я, Алексей Воронцов, ей управляю! Верно?

Я подмигнул ему, как будто мы с ним были двумя заговорщиками, обсуждающими успешный эксперимент. А сам похолодел от собственной наглости.

Ректор Разумовский смотрел на меня. И я впервые увидел, как его непроницаемая маска дала трещину. Он был не просто удивлён. Он был ошеломлён. Мой ответ был настолько абсурдным, настолько наглым и нелогичным, что он просто не укладывался у него в голове.

Он ожидал мольбы, отрицания, страха. А получил… хвастовство.

— Управляете? — переспросил он медленно, словно не веря своим ушам. — Вы хотите сказать, что вы… намеренно подселили в своё тело чужую душу, чтобы использовать её как… магический процессор? Как живой артефакт для понимания магии?

Он смотрел

на меня, и в его глазах боролись ужас от самой идеи и восхищение её безумным изяществом.

— Княжич… — прошептал он. — Вы либо гений, превзошедший всех тёмных магов в истории… либо вы самый безумный лжец, которого я когда-либо встречал.

Он обошёл меня ещё раз.

— И знаете, что самое страшное? Я почти готов поверить в первый вариант.

Он остановился передо мной.

— Хорошо, «Алексей Воронцов». Допустим, вы всем управляете. Докажите.

Я молчал. Как доказать то, чего нет? Любая попытка сотворить что-то «необычное» будет лишь подтверждением его теории, но не моего контроля.

И тут в памяти всплыл образ Веры. Её насмешливый взгляд. И боль. Не моя. Боль Алексея.

Идея!

— Хорошо… — я поднял на ректора глаза, и мой взгляд был полон неподдельной, глубокой печали. — Я докажу… но эта идея мне не нравится. И я объясню, почему. Потому что вы вынуждаете меня бередить кровоточащую рану в моей душе.

Мой голос задрожал. Я не играл. Я позволил чувствам Алексея, его унижению и его тоске, захлестнуть себя.

— Я… я всё ещё люблю Веру Оболенскую… — прошептал я. — Безумно. Без памяти… Но… она причинила мне такую боль, что я лучше сотру её из своей памяти навсегда…

Я опустил голову, и мои плечи ссутулились.

— … к тому же я теперь помолвлен. С Голицыной… Представляете, каково мне сейчас? А тут ещё и этот дар! Будь он неладен!

Я поник, превратившись из дерзкого бунтаря обратно в того несчастного, сломленного аристократа, каким был Алексей. Я показал ему не свою силу. Я показал ему свою «слабость». Слабость, которая была лучшим доказательством того, что я — это я. Алексей Воронцов.

Ректор Разумовский смотрел на меня, и его лицо было непроницаемым. Но я «видел» его реакцию. Его эфирное поле, до этого напряжённое и анализирующее, на мгновение смягчилось. Он почувствовал мою (Алексея) боль. Она была подлинной.

Он поверил.

Не в то, что я управляю чужой душой. А в то, что передо ним стоит сломленный, раздираемый противоречиями, но всё ещё Алексей Воронцов, который пытается скрыть свою боль за бравадой и дерзостью. Мой спектакль сработал. Я не доказал ему свою ложь. Я убедил его в другой лжи, более удобной для него.

— Достаточно, — сказал он наконец, и его голос был на удивление мягким. — Я понял, княжич. Прошу прощения. Я был… излишне резок.

Он отошёл к своему столу.

— То, что с вами происходит… это действительно уникальный случай. И он требует не давления, а изучения. — Он посмотрел на меня. — Я не буду больше пытаться «диагностировать» вас. Вместо этого… мы будем учиться. Я научу вас контролировать то, чем вы стали. А вы… вы позволите мне наблюдать.

Он предложил перемирие. И новый контракт.