Желтая линия
Шрифт:
Наваждение прошло, когда мы оказались наконец в квартире. Она была большая и, наверно, очень роскошная, но совершенно пустая. В гулких светлых комнатах я обнаружил только пару стульев, тумбочку, да еще повсюду раскиданные картонные коробки.
Правда, на паркете обозначились следы от мебели. А на стенах зияли дыры — от полок или, может быть, даже от картин.
Целая шеренга непочатых бутылок с выпивкой ожидала нас у стены. Мой нежданный собутыльник, не снимая пальто, опустился на стул посреди огромной комнаты и жестом предложил мне
Он начал разглядывать меня, чуть искоса, со скептической миной на лице. Закурил, медленно шевеля сигарету в толстых пальцах.
— Значит, поэт… — вздохнул он. — Это сейчас профессия такая?
— Нет, это призвание. А профессия — рабочий в театре.
— Рабочий в театре, — старательно проговорил он и расхохотался. — Слесарь муз! Регулировщик вдохновения! А за это платят зарплату?
— Я получал в четыре раза меньше жены-учительницы.
— Почему «получал»? Больше не получаешь?
— Больше нет жены.
— А, ну это естественно… Что еще скажешь?
Я пожал плечами.
— Ну ладно… — Он раздавил окурок на полу и потянулся за бутылкой. — Займемся делом.
Мне достался хрустальный бокал с отбитой ножкой — сугубо утилитарный предмет. Выпить и положить рядом, больше ничего с ним не сделать.
— За встречу! — Он качнул своим бокалом, целым. — Моя фамилия Щербатин, Роман.
— Я — Еникеев, Борис.
— Еникеев Борис… — пробормотал он. — Не слыхал я про таких поэтов. Борис Еникеев. Беня…
— Меня так звали в школе. — Я насторожился.
— Естественно. Пей, Беня.
Мы заели теплую водку яблоками, заполняя паузу их тихим хрустом.
— А вы чем занимаетесь? — спросил я.
— Давай-ка на «ты». Нам еще долго тут… — Он покосился на запас спиртного. — Что ты там говорил?
— Чем ты занимаешься?
— Я адвокат. Специалист по международному праву.
— Звучит здорово. Только, наверно, скучно.
— Нет, ничего. Когда надо что-то или кого-то провезти через несколько границ и не вляпаться в неприятности — зовут меня. Бодрит, знаешь ли. Вернее, бодрило…
— А что?..
— А ничего! — оборвал он и со злостью перевернул бутылку в бокал, немало расплескав на свое пальто. — Пей, Беня.
Мы начали пить джин, от которого меня вдруг очень здорово зашатало на стуле. Потом кончились яблоки. Щербатин куда-то позвонил, и некто в синем комбинезоне принес коробку с копчеными курицами. При этом у Щербатина возникли, как я понял, проблемы с наличностью, и он отдал гонцу один из своих перстней.
Затем как-то неожиданно оказалось, что мы сидим почти в обнимку и наперебой рассказываем о своей жизни, о бабах-стервах, от которых много натерпелись, о начальниках-свиньях, о друзьях-предателях и даже о соседях-склочниках.
Я уже забыл, что с Щербатиным мы познакомились в пивной несколько часов назад, мне чудилось, что мы старинные друзья, и поэтому я болтал много лишнего, скрипел зубами, махал кулаками, хорошо, что не плакал.
Затем
Он слушал, прикрыв глаза, чуть кивая и покачивая в такт бокалом, потом сказал:
— Боже, какая белиберда. Неужели тебе хотелось тратить на это время?
Я только сокрушенно мотал головой и сжимал кулаки, поэтому Щербатин погладил меня по плечу и успокоил:
— Не переживай, ты не единственное ничтожество на этом свете, я тоже теперь пустое место.
Мы еще выпили, и его вдруг понесло. Он принялся бегать по квартире, орать в окна, а затем схватил телефон и начал звонить девочкам. Девочки приехали на удивление быстро, словно ждали, но, увидев пустую квартиру, потребовали деньги вперед. А потом устроили скандал: Щербатин пытался расплатиться с ними телефонной чип-картой, и можно себе представить, куда он эту карту собирался им засунуть. Он еще орал: «Ночной тариф — пять центов минута! Требую посекундной тарификации!..»
Девочки уехали, я не успел даже их толком разглядеть. Мы снова принялись пить и плакаться друг другу в жилетку. Мы разбили оба бокала, а я вдобавок кокнул две еще не пустые бутылки, поэтому Щербатин сам поил меня из горлышка.
— Щербатин! — стонал я. — Мне все обрыдло, я хочу назад, в детство. Там было будущее, там были надежды. Все только начиналось, а сейчас — кончается!
— Беня, Беня… — вздыхал он. — Пей, маленький, и не печалься. Ничего не поздно начать заново.
— Щербатин, тебе доводилось когда-нибудь так облажаться, что жить не хочется, видеть никого не хочется? Скажи, было?
— Было, Беня, было. Мне хотелось куда-нибудь скрыться, уехать, стать моряком или лесорубом, только бы подальше от старых неудач. Ты готов стать моряком или лесорубом?
— Кем угодно, Щербатин! — клялся я. — Главное — самим собой. В любую глушь, в любую дыру — хоть завтра! Мне нечего тут терять.
— И мне уже нечего, Беня. Знаешь, сегодня я позавидовал тому бродяге, который пристал к тебе на улице. У него ничего нет, ему ничего не надо. У него есть жизнь и, может быть, мудрость, которой он хотел с тобой поделиться. Он в другом мире. Давай и мы сбежим, Беня?
— Куда? Везде одно и то же дерьмо.
— Ничего, Беня, найдем место почище. Главное — решиться.
— Да, Щербатин, истиная правда. — Я бил себя кулаком в грудь. — Надо решиться — раз в жизни. Сколько раз мне хотелось, чтобы мой дом сгорел, а вместе с ним — все чертовы справочки, документики, счета за газ и свет, письма, тряпье, которое жалко выкинуть. А еще лучше спастись с тонущего корабля, чтобы все дрянь потонула — а жизнь осталась…
И я начал молоть какую-то чушь о том, как хочу утром распахивать окно, и вдыхать запах леса, и исписывать груды листов, так чтоб перо догоняло мысль, и завтракать деревенским молоком и свежим хлебом, и думать думы над обрывом, глядя в синюю даль…