Жёлтая линия
Шрифт:
— Все не так уж плохо, — неожиданно изрек Щербатин.
— О, да!
— Да ладно тебе юродствовать. Мы не просто выбрались живыми, мы получили холо. Теперь ты и я — граждане, у нас есть права. Нас пустили в этот мир, и он наш по праву, по закону.
— Жаль, мир еще не знает, что он наш.
— Не будь занудой. Мы прошли через испытания — и вот она, награда.
Замечательный звездолет мчит нас с войны навстречу мирной жизни. Планета рукоплещет победителям. И у нас первое холо…
— Первое холо — оно, конечно, лучше, чем ничего.
—
— я гражданин.
— Я гражданин, — сказал я себе. — И что?
— Все! Теперь можешь сам себя уважать. Можешь идти к намеченной цели, для этого здесь все условия.
— Щербатин, я не имею цели. Я надеялся, ты меня до нее доведешь.
В этот момент край планеты вновь показался в иллюминаторе. Щербатин прижался лицом к толстому холодному стеклу и умолк, разглядывая скрытые дымкой материки и океаны. Я тоже подошел, чтобы взглянуть получше на наш новый мир. А впрочем, что смотреть? Планета как планета.
— Как мы тут выдержим? — вздохнул я минуту спустя.
— А что тебя смущает?
— Не знаю, Щербатин, как сказать. Предсказуемость. Ходьба по линеечке. У меня такое чувство, что я поселяюсь в огромную зону строгого режима, где мне не положено ничего лишнего.
— Ну и запросы у тебя, Беня, — хмыкнул Щербатин. — Свободы ему мало… Где ты такое видел, чтобы тебя кормили, одевали, свежие носки выдавали, и при этом делай, что хочешь. Хоть в потолок плюй, хоть на голове ходи.
— Вот я и говорю, как в тюрьме. Кормят, одевают…
— Кто бы тебе дома такую тюрьму обеспечил? Сидел бы небось, писал стишки — и никаких забот.
— Это верно. И все-таки дома не так. Дома даже нищий попрошайка может выбрать — курить ли ему “Беломор” или шикануть и разориться на “Яву” с фильтром. А здесь, как в трубе, ни шагу в сторону. Положен тебе комбикорм — вот и жри его, пока не дослужишься до приправы.
— Зато этим комбикормом ты обеспечен пожизненно. И не боишься, что умрешь с голода или останешься без курева! Уверен, что это хуже?
— Не знаю. Может, для всех этих галактических бедуинов и лучше. Они, может, дома совсем голодали. А для нас…
— А чем мы от них отличаемся? Ты так и не уяснил, Беня, что мир един в своей сущности. И наша матушка-Земля по большому счету мало чем отличается от всей Цивилизации.
— Ну не скажи.
— А вот и скажу. Представь, что приехал ты в Америку или хоть в Германию.
Сначала ты никто и живешь скопом вместе с китайцами, мексиканцами и прочими ловцами счастья. Получаешь пособие, лишь бы не убивал и не грабил. Вот ты устроился мусорщиком и уже можешь позволить себе свою комнатку. Потом начинаешь торговать пирожками, богатеешь, открываешь дело. И вот у тебя уже свой дом, машина, ты можешь полчаса в день проводить в баре. А рядом в таком же доме живет сосед, у которого такое же дело. Богатеешь еще
— переезжаешь в другой район, к себе подобным. Те же самые холо, только границы чуть размыты.
— Ну видишь — размыты.
— Потому что мы несовершенны! Беня, будь уверен,
В каждой клеточке по человечку. Каждый себя осознает частью целого и уважает. А иначе, как блюсти порядок, как кормить всю эту ораву? А нужна еще и надежда на счастливые перемены, и, стало быть, следует предусмотреть переходы с одной клеточки на другую. И весь этот шахматный порядок должен держаться естественным путем, а не на полицейских штыках.
— А кстати, тут есть полиция? Мне просто интересно, с какого холо меня нельзя будет стучать дубиной по спине?
— Может, полиция есть, но роль у нее небольшая.
— Никто не ворует, не грабит? Все только созидают?
— Ну а что ты украдешь? Денег ни у кого нет. Драгоценности — абсолютно без толку. Что еще, красивые штиблеты? С тебя их снимут, тебе не положено.
— А вкусную еду?
— Ты за нее готов рискнуть будущим? Да и не дойдешь ты до вкусной еды, перехватят, как только на чужую линию наступишь.
— Значит, все-таки есть полиция.
Во время таких разговоров я смотрел на Щербатина с любопытством. Стоило прикрыть глаза, и казалось, что передо мной тот же Щербатин, что и прежде, — лысый балагур с жуликоватой усмешкой. Те же бодрые нотки в голосе, та же уверенность и снисходительность. А поглядишь — и увидишь длинноволосого угрюмого громилу. И все словечки уже приобретают какой-то иной цвет.
— Знаешь, Щербатин, я никак не могу поверить, что могу теперь плевать в потолок, а Цивилизация будет меня кормить и развлекать. Как-то слишком быстро я заработал пожизненную пенсию.
— Почему нет? Тебе же обещано.
— Мало ли, что обещано… Может, тунеядцев ссылают на урановые рудники и заставляют работать.
— Беня, откуда такие жуткие мысли? Кто тебя тут заставлял работать? Не хочешь — не работай, глотай свою зеленую кашу. Другой вопрос — устроит ли тебя пожизненный комбикорм, когда другие лакомятся котлетками?
— Допустим, устроит.
— Допускать нельзя. Таких идиотов, которые готовы топтаться на месте, наберется от силы дюжина на Вселенную.
— А по-моему, людей с минимальными запросами везде достаточно. Сколько я таких знал — художники, философы. И поэты, конечно. Устраивались дворниками — хватало на хлеб и чай, зато масса времени.
— Это было там, Беня. Здесь не так. Здесь каждый рвется к большой кормушке, потому что так принято. Общая энергетика движет людьми. Некогда философствовать — сразу останешься позади других. Если и найдется один лентяй, то, думаю, Цивилизация его прокормит, не обеднеет.
— Значит, смысл жизни в том, чтобы пересесть с комбикорма на котлетки. Ты не слишком упрощаешь?
— Помилуй, Беня, разве это просто? Разве просто день за днем двигаться, карабкаться, не давать себе отдыха? Жизнь — это тяжелая работа. Это не состояние, а процесс, поступательное движение. Легко живется только бомжам и алкоголикам — они не стараются жить. Они плывут по течению.