Желтоглазые крокодилы

Панколь Катрин

Ирис внезапно растерялась. Материнская любовь казалось ей вершиной, которую невозможно покорить. Невероятно, подумала она, я не работаю, и по дому почти ничего не делаю, только выбираю цветы да свечи, у меня один ребенок, а я и им-то почти не занимаюсь. Все, что Александр запомнит обо мне, это шуршание пакетов, которые я ставлю у входа, да шелест моего платья, когда я захожу поцеловать его вечером, прежде чем уйти! Ребенок, получающий воспитание на слух…

— Все, дорогая, прощаюсь, муж идет. Целую тебя и не забывай: Крюк хотел схрумкать Крика и Крока, а Крик и Крок схрумкали страшного Крюка!

Ирис положила трубку

и подняла глаза на Филиппа, который стоял на пороге комнаты. «Вот и его я тоже не понимаю, — вздохнула она про себя, продолжив расчесывание своих волос. — Мне кажется, будто он шпионит за мной, крадется по пятам, ощупывает спину взглядом… Уж не нанял ли он кого, чтобы за мной следить? Может, он хочет меня подловить, чтобы подать на развод?» Молчание раз и навсегда воцарилось между ними, как очевидная необходимость, как Иерихонская стена, которую не обрушит звук трубы, потому что они не кричали, не били посуду, не хлопали дверями — даже голос не повышали. Счастливы те семьи, в которых бывают скандалы, думала Ирис. После славной ссоры становится легче. Оба выкладываются по полной и, обессиленные, падают в объятия друг друга. Наступает передышка, оба сложили оружие, поцелуи стирают обиды, смягчают упреки, объявляется временное перемирие. А у них с Филиппом — только тишина, холод, убийственная ирония, и с каждым днем пропасть между ними все глубже, расставание все неизбежнее. Ирис не хотела даже думать об этом. Она утешала себя тем, что они не одни такие, что многие пары вот так затворяются в вежливом безразличии. И никто не разводится при этом. Это всего лишь очередной этап отношений, пусть и неприятный, и может тянуться довольно долго, зато в итоге он может незаметно перейти в мирную совместную старость.

Филипп сел на кровать, разулся. Сначала снял правый ботинок, потом левый. Потом правый носок, потом левый. Каждый его жест сопровождался звуком: тук, тук, шурр, шурр.

— У тебя завтра трудный день?

— Встреча с клиентом, деловой обед, рутина, в общем.

— Надо тебе работать поменьше… Кладбища переполнены незаменимыми…

— Может, ты и права. Но я не представляю, как изменить свою жизнь.

Они говорили об этом много раз. Словно совершали один и тот же вечерний обряд. И все каждый раз кончалось одинаково: вопросом, повисшим в воздухе.

Сейчас он пойдет в ванную, почистит зубы, наденет длинную футболку и ляжет, вздыхая при этом: «сейчас, наверно, усну, как убитый…» Она ответит… Она ничего не ответит. Он поцелует ее в плечо, скажет: «Спокойной ночи, дорогая». Наденет маску для сна, поправит ее, повернется на другой бок и уснет. А она уберет свои щетки, зажжет ночник у изголовья, возьмет книгу и будет читать, пока глаза ее не закроются.

И тогда она станет сочинять историю. Историю любви, а может, какую-нибудь другую. Иногда ночью она закутывалась в простыни, прижимала к груди подушку и встречала Габора. Вот они на Каннском фестивале, на берегу моря. Идут навстречу друг другу по песчаному пляжу. Он один, под мышкой сценарий. Она тоже одна, бредет, подставляя лицо солнцу. Они сталкиваются. У нее падают очки. Он наклоняется, чтобы поднять их, выпрямляется и… «Ирис! — Габор!» Они страстно обнимаются, целуются, он говорит: «Как же я скучал по тебе! Только о тебе и думал!» Она шепчет: «Я тоже!» Они ходят по улицам Канна, по гостиницам. Он привез на фестиваль свой новый фильм, она везде

его сопровождает, они поднимаются по ковровой дорожке, держась за руки, она подает на развод…

А иногда выходила другая история. Она написала книгу, книга имела огромный успех, она дает интервью иностранным журналистам в холле шикарного отеля. Книга переведена на двадцать семь языков, права на экранизацию куплены «Метро-Голдвин-Майер», на главную мужскую роль пробуются Том Круз и Шон Пенн. Доллары сами складываются в бесчисленные зеленые горки. Все говорят только о ней, ее фотографируют в кабинете, в кухне, спрашивают ее мнение обо всем на свете…

— Мама, можно я с вами посплю?

Филипп обернулся и резко ответил:

— Нет, Александр! Мы уже тысячу раз об этом говорили! В десять лет мальчики не спят с родителями.

— Мам, ну пожалуйста!

Ирис заметила тревогу в глазах сына, склонилась к нему, обняла.

— Что случилось, малыш?

— Мне страшно, мамочка… Правда страшно. Мне приснился кошмар.

Александр подошел к кровати и сделал попытку забраться под одеяло.

— Иди в свою комнату! — зарычал Филипп, сдернув свою голубую маску.

В глазах сына читалась паника. Ирис встала, взяла его за руку.

— Пойду уложу его.

— Это не метод! Чего ты добиваешься? Чтобы он вырос маменькиным сынком? Боялся собственной тени?

— Я просто уложу его в кровать… Глупо делать из этого трагедию. Идем, малыш.

— Это возмутительно! Просто возмутительно! — повторил Филипп, ворочаясь в кровати. — Этот мальчик никогда не станет взрослым.

Ирис увела Александра в его комнату. Зажгла ночник у изголовья, откинула одеяло и велела ему лечь. Он скользнул в постель. Она положила руку ему на лоб и спросила:

— А чего ты боишься, Александр?

— Мне страшно…

— Александр, ты еще мальчик, но скоро ты станешь мужчиной. Тебе придется жить в жестоком мире, надо закалять себя. А если ты каждый день будешь прибегать со слезами к родителям…

— Я не плакал!

— Ты поддался страху. Он оказался сильнее тебя. А ты должен победить его, иначе навсегда останешься малышом.

— Я не малыш.

— А кто ж ты?.. Если ты хочешь спать с мамой и папой, как маленький.

— Нет, я не малыш!

Он скривился от горя и гнева. Он злился на мать, которая не понимала его, и в то же время ему действительно было страшно.

— Ты злая!

Ирис не знала, что ответить. Она смотрела на него, открыв рот, но не могла вымолвить ни слова. Она не знала, как с ним разговаривать. Они с Александром словно стояли на разных берегах реки и молча смотрели друг на друга. Так было с самого его рождения. Еще в роддоме. Когда Александра принесли и положили в кроватку с прозрачными стенками рядом с ней, она подумала: «Ну вот, новый персонаж в моей жизни!» Никогда она не произносила этого слова — «малыш»…

Замешательство Ирис еще больше встревожило Александра. Значит, дело серьезное, раз мама не может со мной говорить. Раз вот так смотрит и молчит.

Ирис поцеловала сына в лоб и собралась уходить.

— Мам, а ты можешь посидеть со мной, пока я не засну?

— Папа ужасно рассердится.

— Ну мамочка, мамочка, мамочка!

— Я понимаю, родной мой, понимаю. Я посижу, но обещай, что в следующий раз ты будешь сильным и к нам не пойдешь.

Он не ответил. Она взяла его за руку.