Желтый ценник

Шавалиева Сания

Ася сложила вещи стопочкой и почувствовала, как изнутри ее сжигает пламя ожидания. Каждое движение отдавалось болью, словно она наступала босиком на раскаленные угли. Она чувствовала, что у нее не хватит сил дождаться вечера. Быстро собралась в Елабугу.

Домой к свекрови заходить не стала, в такую теплую погоду она обязательно с внуками на даче.

Это недалеко, от остановки направо через парк. Высокие березы, вытоптанная трава, прошлогодние листья – все побуревшее за зиму. Проявились первые нити травы, с нетерпением дождавшиеся солнца. Болезненные рахитики, тянущиеся к свету, чтобы насытиться теплом, отмыться от талой грязи и ожить новыми всходами. За парком небольшой овраг,

перехваченный цепью дачных домиков. Теснясь и наползая друг на друга, распластались кусты малины, вишни, смородины. Им уже не хватает места внутри, они захватывают новые территории во все стороны от домов и заборов. Кажется, что овраг вгрызается в горизонт и исчезает в голубом небе, но это обманчиво.

Совсем скоро, за башней Чертового городища – глубокий обрыв. Здесь надо аккуратнее. Голову кружит, как ветряную мельницу. Отсюда горизонт растворяется в белесой дали: смотришь-смотришь и никак не разберешь, где кончается земля и начинается небо. Внизу разлилась Кривуша и затопила заливные луга. Каждую весну из извилистой мелкой речки она ненадолго превращается в полноводную реку. Но придет жара, Кривуша пересохнет, и можно будет пешком добраться до острова. Сейчас остров похож на шляпу, которую оставили посреди реки. Вокруг него стелется широкая ярко-желтая лента песка, которая меняет цвет в зависимости от захода или восхода солнца.

Ася пытается по солнцу определить восток. Немного путается. Кажется, что солнце поднималось сзади из-за города, а может, наоборот, шло навстречу. Со вчерашней ночи вопрос востока стал Асю интересовать.

Вспорхнула птица, испуганная Асей, из травы выскочила кошка, фыркнув на нее, тихо скатилась на дно оврага и пропала в траве. Разноцветным «тр-р-р» ожили кузнечики и сверчки.

Приближался полдень. Еще одно утро уходило. В светлеющем зеленоватом сумраке парка постепенно вырисовывались ворота, как решетчатое светящееся окно в облаке тумана. За воротами была другая жизнь: спокойная, размеренная. Здесь – упорный рокот машин, шторм вскипающих эмоций, бушующие людские судьбы. Стоит шагнуть за дачные ворота, время дышит другим воздухом, словно речная вода тихим плеском наплывает на песок, и от их соприкосновения теплым паром клубится летучая морось. И так во всем дачном поселке, на протяжении всех неровностей берега.

Ася подергала ворота – заперты. Надо лезть, а это настоящая опасность для брюк. Двое уже порваны, одни валяются на даче, вторые ушли на шорты. Ася ухватилась за два железных прута – они высоченные, как трубы теплостанции, – ногой прицелилась к перекладине, попала в какую-то кривую щель, качнула тело вверх. Все в том порядке, в каком учил Руслан.

Из-за деревьев появился сосед – дед Василий. После укуса клеща хромал на правую ногу. Узнав Асю, ругаться передумал, сразу простил. Долго тыкал кривым ключом в черный амбарный замок. Злился, доставал из глубины памяти пятиэтажные обороты матерного фольклора. Ася вслушивалась в нагромождение слов, пыталась запомнить и осознавала, какой она младенец в этом виде искусства.

При каждом вдохе он издавал странный звук, похожий на визг тормозов: «Ж-з-з… ж-з-з…», это невозможно воспроизвести, а звучит пугающе жутко. Возможно, с таким присвистом проходит воздух в дыры между его зубов.

– Ваша вишня… ж-з-з… ж-з-з… ко мне в сад лезет.

Щелчок – и замок открывает пасть.

– Какая вишня? – не понимает Ася.

Дед тянет ворота на себя.

– Давеча хмырь приходил к вашим, выкопал пару кустов.

Ася пожимает плечами, мол, ей какое дело.

Он смотрит на нее с прищуром, замечает ее настроение, как она ерзает от нетерпения. Теплеет взглядом – «эх, молодежь, молодежь», но улыбку в углах запавшего рта подавляет

сигаретой. Нельзя было открывать улыбку человеку без настроения. Не ради забавы, видать, приехала, на ворота полезла. Мы уйдем, а им еще останутся долгие годы. Ася ему нравилась: не пустобреха какая-нибудь, а крепкая, дельная, в самой силе. Когда-то его жена Валюша была такой. Василия много любило женщин, но он только про Валюшу и думал. До свадьбы думал, а после свадьбы обижать стал. Принято так было: раз мужик бабу бьет, значит, любит. Думал – век нескончаем. Только поздно узнал, что это не так. Ушла Валюша, как-то совсем быстро угасла. Ну да ладно.

Ася бежит по тропинке скоро, руками машет, вроде как на лыжах катит.

Свекровь возится в кустах малины. Мерно щелкают кусачки, ветки летят за забор. Детей не видно.

Ася зашла в дом: дочка спит на топчане в ворохе старых курток и тряпок, сын пьет чай.

– Мамка! – вскакивает он, бежит обниматься.

Он красивый и крепенький, лицо испачкано грязью, на левой руке у основания кисти видна глубокая свежая царапина.

– Что это? – хватает она сына за руку.

– Ай, – пытается он увернуться.

– Рома!

– Какая разница. В овраг с Алькой бегали.

– Алька как? – вздрагивает Ася.

– Ма, все норм. Ну че ты?

– Дай посмотрю. Надо перевязать.

– Скатился неудачно, ну вот – пропорол. Абийка уже помазала.

– Тише, – цыкнула Ася, – Альку разбудишь. Пошли, умою.

– Сам.

Они вышли на улицу. Рома наступил на кирпичи перед бочкой с водой, не спеша вымыл руки и принялся за лицо. Ася порадовалась – большой стал, вроде совсем недавно со схватками сидела на автобусной остановке и молила Аллаха не родить прямо на улице. Прошло уже семь лет. За это время и Альку выносила, и институт окончила.

Ромка тер щеки, лоб, оглядывался на мать.

– Вот тут грязно, – подсказывала она и порывалась помочь.

– Ма, хватит, вода холодная.

Свекровь, услышав разговор, показалась из малины.

Увидев Асю, улыбнулась.

– Как дела?

– Нормально, – ответила Ася, стянула с ветки яблони полотенце, протянула сыну.

Ромка утерся и, заметив прутья малины, стал собирать их в охапку.

– Что-то случилось? – пыхтя и отдуваясь, свекровь села на землю.

Она сидела прямо, широко раздвинув ноги, приготовив место для большого живота, и положив большие руки на колени.

Ромка хлестнул прутом об угол дома так, что поднялась прошлогодняя трава и поднялась пыль.

– Уф! – пробормотала свекровь и стала елозить задом, чтобы повернуться спиной к внуку и отгородиться от пыли.

– Ром, – прикрикнула Ася, – ну опять весь в пыли.

Мальчишка сбежал к забору. Скоро там ходуном заходили кусты смородины и жимолости.

– Уф! – переживала свекровь за кусты ягод, потом похлопала по земле, приглашая Асю сесть.

Ася на земле сидеть не умеет. Во-первых, апрельская земля еще холодная, во-вторых, ей обязательно нужен табурет, а лучше складное кресло со спинкой.

Свекровь это знает, подсказывает.

– Там, под вишней.

Ася расправляет кресло, вытягивает полосатый брезент, чтобы получилась удобная плоскость. Свекровь то и дело вытирает припухшие глаза рукавом платья и задумчиво кивает, наблюдая, как сноха устраивается: тонкие руки – на подлокотник, спина – меж металлических перекладин. Ощущение, что располагается на всю жизнь, но это не так; посидит минут пятнадцать, потом начнет наводить весенний порядок: разбросанные тряпки – в стопку, мусор – за ворота на помойку. Здесь главное – уследить, чтобы заодно не вынесла пустые баллоны, пакетики с семенами, рваные платья, которые еще можно пару раз надеть, а потом пустить на тряпки.