Желтый Кром

Хаксли Олдос

Дэнис кивнул. Мистер Барбекью-Смит сунул руку в карман и вытащил записную книжку.

—Я написал несколько афоризмов сегодня в поезде, — сказал он, листая страницы. — Погрузился в транс в углу вагона. Я считаю, что поезд — весьма подходящая среда для хорошей работы. Вот они, эти афоризмы.

Он откашлялся и прочел:

—«Путь к вершине может быть крут, но воздух там, наверху, чист, и только с вершины видно далеко». «То, что действительно имеет значение, происходит

в сердце».

Любопытно, подумал Дэнис, каким образом иногда повторяется Бесконечность.

—«Видеть — значит верить. Да, но верить — значит тоже видеть. Если я верю в Бога, я вижу Бога даже в том, что кажется злом».

Мистер Барбекью-Смит поднял глаза от записной книжки.

— Этот последний афоризм, — сказал он, — особенно тонкий и красивый, не так ли? Без вдохновения я никогда бы не нашел этой мысли. — Он вновь прочитал апофегму, на этот раз медленнее и торжествен нее. — Прямо из Бесконечности, — многозначительно пояснил он, затем обратился к следующему афоризму.

—«Пламя свечи дает свет, но и обжигает». Мистер Барбекью-Смит недоуменно наморщил лоб.

—Я не знаю в точности, что это означает, — сказал он. — Это очень афористично. Можно, конечно, отнести это к высшему образованию — оно просвещает, но побуждает низшие классы на беспорядки и революции. Да, пожалуй, именно это и подразумевается. Но афористично, афористично.

Он задумчиво тер подбородок. Снова загремел гонг — громко, казалось, умоляюще: обед остывал. Звуки его вывели мистера Барбекью-Смита из созерцательного состояния. Он повернулся к Дэнису.

— Теперь вы понимаете, почему я советую вам развивать свое вдохновение. Пусть ваше подсознание работает на вас. Откройте путь для Ниагары Вселенной!

На лестнице раздались чьи-то шаги. Мистер Барбекью-Смит встал, тронул Дэниса за плечо и сказал:

— Больше об этом ни слова. Продолжим в другой раз. И помните: я полностью полагаюсь на вашу скромность. Есть вещи сокровенные, святые, о которых не хочется, чтобы знали все.

— Конечно, — сказал Дэнис. — Я это понимаю.

Глава седьмая

Все кровати в Кроме были старинной, доставшейся в наследство от предков мебелью. Огромные, как четырехмачтовые корабли, со сложенными парусами сияющего чистотой цветного белья, резные и покрытые инкрустацией, крашеные и позолоченные, ореховые, дубовые, из редких экзотических пород деревьев, кровати всех эпох и стилей, от времен сэра Фердинандо, который построил дом, до времен его тезки, жившего в конце восемнадцатого века, последнего из Лапитов, — но все грандиозные и величественные.

Самой замечательной была кровать, доставшаяся сейчас Анне. Сэр Джулиус, сын сэра

Фердинандо, заказал ее в Венеции, когда его жена ожидала первого ребенка. В ней воплотились все причуды пенецианского искусства начала семнадцатого века. Она была как огромный квадратный саркофаг. Деревянные спинки украшены горельефами: среди розовых кустов резвятся амуры. Позолоченные горельефы на темном фоне дерева. Золотые розы тянулись вверх, обвивая четыре стойки в виде колонн, а восседающие на верху каждой из них херувимы поддерживали деревянный балдахин, украшенный такими же резными цветами.

Анна читала, лежа в постели. На столике рядом с ней горели две свечи. В их ярком свете ее лицо, обнаженная рука и плечо окрасились в теплый цвет — цвет покрытого нежным пушком персика. Над ней на балдахине в густой тени поблескивали резные золотые лепестки, и мягкий свет, падавший на украшенную резьбой спинку кровати, беспокойно мерцал среди причудливых роз, задерживаясь для грубых ласк на пухлых щеках, на ямочках животов, на крепких и неправдоподобно маленьких ягодицах вальяжно раскинувшихся амуров.

В дверь осторожно постучали. Анна подняла глаза.

— Войдите.

Из-за двери выглянуло лицо — круглое и детское, в колокольчике гладко зачесанных золотых волос. Оно показалось еще более детским, когда вслед за ним появился нежно-лиловый пижамный костюм. Это была Мэри.

— Я подумала, что, может быть, загляну на минутку пожелать вам спокойной ночи, — сказала она, усаживаясь на край кровати.

Анна закрыла книгу.

— Очень мило с вашей стороны.

—Что вы читаете? — Мэри бросила взгляд на обложку. — А, литература второго сорта, да?

Она произнесла это тоном огромного внутреннего превосходства. В Лондоне Мэри привыкла общаться только с людьми первого сорта, которые любили все первосортное, и знала, что в мире очень, очень мало первосортного, а то, что есть, главным образом, французское.

—Гм, а мне, пожалуй, нравится, — сказала Анна.

Добавить к этому было нечего. Наступившее вслед за тем молчание становилось довольно тягостным. Мэри, ощущая неловкость, крутила нижнюю пуговицу пижамы. Анна, откинувшись на подушки, ждала, что будет дальше.

— Меня так угнетает мысль о подавленных чувствах, — начала наконец Мэри, неожиданно разражаясь речью. Она произносила слова с придыханием на окончаниях, так что ей не хватало воздуха дажедо конца фразы.

—Отчего же у вас должно быть подавленное настроение?

—Я сказала — подавленные чувства, а не настроение.

— Ах, чувства, вот оно что, — сказала Анна. — Но какие чувства?

Мэри пришлось объяснять.

—Естественное половое влечение... — начала она нравоучительно.