Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи
Шрифт:
И тут Пантюхин идею подал.
— Ребята, а давайте пойдем на МЕСТНЫЙ рынок на Доблянщине! Здесь рядом, еще успеем.
А надо сказать, что Пантюхин был малым простым. И до того простым, что вот спросишь его: "Ну что, Пантюхин, как дела?" — и он полчаса рассказывает, что сегодня сделал. И хотя все знали, какой простой человек Пантюхин, но ему доверились. Может быть потому, что никто другого сразу не придумал. Сначала хотели пойти на остановку и ехать автобусом, но Пантюхин предложил идти пешком:
— Да ну его, автобус, он редко ходит и вокруг, а если напрямую, то быстрее выйдет. Вот увидите!
И в этом
И повел Пантюхин мужиков к рынку.
Сначала, когда шли по ухоженным улицам, по маленькой площади, мимо чистеньких небольших магазинов, никто ещё ни о чём не догадывался. Затем пошли задворками, и всё почему-то мимо помоек. У Пантюхина было какое-то чутье на мусор, и он выбирал дорогу так, будто задался целью обойти все помойки на Доблянщине.
Так они шли и шли, но никакого рынка не было видно. Дома становились все меньше и меньше, улицы пошли уже без асфальта и все грязнее и грязнее. Тут у наших мужиков стали возникать подозрения и реплики вроде "Куда ты завел нас, поганый Пантюхин?" Но Пантюхин так уверенно шел и так уверенно говорил "Идемте, идемте!", как будто знал, что к рынку — это именно по помойкам.
Наконец, настал момент, когда вся Доблянщина и все ее помойки остались позади, а впереди была только раздольная украинская степь, и только на горизонте виднелись какие-то чахлые лесопосадки. Из расспросов местных жителей удалось узнать, что вышли километра на два дальше рынка, и автобус здесь уже не ходит.
Предложение Пантюхина опять идти кратчайшим путем на этот раз было единодушно отвергнуто. Обратно поплелись вокруг, по пустынному шоссе, храня угрюмое молчание.
Дошли до рынка, а он оказался закрыт. И, похоже, давно закрыт. За бетонным забором лежала совершенно пустая асфальтированная площадка. Старые деревянные прилавки были небрежно свалены в кучи по углам. Однако ворота были не заперты, и Пантюхин вновь воспрял духом.
— Пошли туда! Может быть, ТАМ, подальше, торгуют! — с простосердечной улыбкой заявил он.
И все пошли... Впереди твердой и уверенной походкой выступал Пантюхин, за ним — вся компания. Всем было интересно: а что же Пантюхин в конце концов скажет?
Дошел Пантюхин точно до центра асфальтовой площадки, повернулся и с сияющей физиономией произнес:
— Ребята, а рынок — то, оказывается, не работает!
— Вот тут ему и дадим!..
Позднее Пантюхин вообще не любил вспоминать об этом случае.
Хотя мне его жаль.
Неизвестно, кто был в этой ситуации умнее.
СПАТЬ ХОЧЕТСЯ
В аудитории раздался громкий стук. Сидевший за передним столом студент Петриков резко клюнул носом, и его лоб вошел в соприкосновение с фанерой. Константин Вениаминович грустно посмотрел на Петрикова сквозь очки с толстой черной оправой, но ничего не сказал.
Ему не хотелось портить нервы совершенно зря. Более того, в душе он жалел студента, мужественно решившего высидеть полтора часа по его предмету.
Константин Вениаминович перевел взгляд в глубину. Там, на задних рядах, устроились те, кому идти было некуда — деканат строго карал за пропуски по неуважительной. Он вздохнул и стал продолжать чтение. Он произнес уже пять фраз, а Петриков все таращил глаза и моргал, пытаясь очнуться. Это давалось с трудом. Перед Петриковым прыгали и расплывались доска, авторучка, записи в толстой тетради
— Вам плохо? — вежливо поинтересовался Константин Вениаминович, хотя отлично знал, что это не так. Петриков не ответил. Он спал.
Константин Вениаминович немного постоял, размышляя, стоит ли будить Петрикова или пусть себе спит. В конце концов он решил продолжать лекцию, и снова стал произносить фразу за фразой, опершись ладонями на некрашеную дощатую конторку. В его подсознании подспудно зародилась мысль, что студенты неправильно называют эту конторку кафедрой, что кафедра — это совсем другое, и надо это как-то объяснить, — но, не связавшись с привычным ходом чтения предмета, мысль не получила развития, угасла, и больше не вспоминалась — как будто ее и не было. Вместо нее к Константину Вениаминовичу пришло ощущение, будто он всегда здесь стоит и читает одну и ту же лекцию, а студенты мелькают перед ним, как кадры: один поток...другой...третий...другой выпуск...и еще один выпуск... и еще.. Он говорил, и к его голосу постоянно примешивался ровный тихий шум, доносившийся с задних рядов.
На задних рядах спокойно и независимо текла жизнь. Кто-то писал пояснительную записку, кто-то считал курсовую работу, кто-то просто решал кроссворды, играл в балду или чертил на нежно — зеленой крышке стола орангутанга с бутылкой. Под орангутангом вскоре появилась мудрость поколения нынешнего, адресованная потомкам: "Пьянство не есть добродетель!"
Прошлогодние, позапрошлогодние и позапозапрошлогодние конспекты лекций Константина Вениаминовича в это время мирно лежали по общагам, покрываясь пылью, чтобы быть прочитанными на скорую руку в ночь перед экзаменом, а потом перейти в руки других студентов и опять покрываться бархатной пылью семестр за семестром, семестр за семестром...
Прозвенел звонок. Студенты шумно ринулись к двери. Константин Вениаминович неторопливо снял очки, затем, также не спеша и с достоинством, закрыл свой конспект и положил его в солидную кожаную папку. Уже выходя из аудитории, он заметил, что Петриков все еще спит, положив голову на тетрадь и сладко посапывая.
Константин Вениаминович потушил в аудитории свет, уходя, оставил дверь открытой, чтобы Петрикова по случайности не заперли, и пошел по коридору усталой походкой человека, который только что выполнил свой трудный, но почетный долг.
КУРСОВОЙ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ Консультацию назначили на другой день после пасхи. Начало — в час пять. А в гастрономе с двух. И преподаватель сидит скучный и думает: хоть бы никто не пришел.
А Пантюхину никак нельзя было не прийти. То-есть, в гастроном ему очень надо было, но на консультацию еще больше. И он пошел, думая, что после пасхи преподавателя не будет, и можно будет потом говорить: "А я вот приходил, а консультации не было." Открывает дверь, а там преподаватель разочарованный.