Жемчужинка для Мажора
Шрифт:
— А благодаря кому? — Яростно шепчу, захлёбываясь воздухом. — Кто насильно притащил меня сюда? Кто насильно поцеловал? Я? Я всё это просила?
— Арина… — Глеб делает два шага навстречу, а я шарахаюсь в сторону. — Да постой же ты.
— Ты всеми силами отравляешь мою и без того гадкую жизнь! Ответь, чем я это всё заслужила? Чем?
— У тебя истерика, — пытается держать себя в руках и говорить максимально спокойно, но это только больше раздражает меня, — иди сюда.
Он распахивает объятия, предлагая мне окунуться в них. И так обезоруживающе
— Ответь, Глеб! Просто ответь!
Слёзы продолжают катиться по щекам. Душат. Я хочу успокоиться, но не могу. Будто внутри меня прорвалась какая-то невидимая плотина, сдерживающая всё это время всю боль и обиду внутри. На родителей. На свою жизнь. На несправедливость. На Соколовского.
— Я не знал. — Говорит так просто.
Меня пробирает на смех. Нервный. Горький.
— И что бы это изменило?
— Многое.
— Неправда! — Горячо восклицаю. — Ничего бы не поменялось. Был бы ещё один лишний повод издеваться над серой мышью. Над великой бедностью, — ядовито ухмыляюсь. А брюнет отводит взгляд. — Что и требовалось доказать…
Внезапно, куда-то деваются все силы. Я обхватываю себя руками и приваливаюсь к стене, чтобы удержать тело в вертикальном положении. Губы мелко подрагивают. Я продолжаю тихонько плакать, но уже не так, как в начале.
Соколовский подходит ко мне. Садится на корточки, так, чтобы видеть моё заплаканное лицо. Берёт за руки. Успокаивающе гладит большими пальцами внутреннюю сторону ладони. Я пытаюсь вырвать руки, но он крепко удерживает их.
— Арина, послушай меня, — тихо произносит он. — У каждого жизнь не сахар. Даже у меня.
Я окидываю ироничным взглядом его комнату в шикарном особняке и скептически ухмыляюсь.
— Это ты так извращённо пошутил сейчас?
— Нет. — Серьёзно отвечает Соколовский, согревая своими горячими ладонями мои ледяные. — У моей семьи тоже полно скелетов в шкафу. Как я и говорил, родителей не выбирают. Твой срыв логичен. Ты имеешь право на эти эмоции. Имеешь право возразить матери. Это не делает тебя плохой дочерью. Если ты дорога своей семье, они тебя поймут и вы помиритесь. А телефон, — кивает на разбитый аппарат, валяющийся у комода, — наживное. Можно купить ещё хоть десять таких. Так что прекрати грузить себя.
Я смотрю на телефон, который точно умер после такого полёта и всхлипываю с новой силой.
— Чёрт, — срывается с губ. — Чёрт!
Сползаю по стене вниз и утыкаюсь лбом в наши переплетённые руки.
Телефон… Мама меня убьёт. Я осталась без единственного источника связи и доступа в интернет.
Глеб ничего не говорит, а просто притягивает меня к себе. Садится на пол, расставляет ноги и усаживает меня в середину, прямо между ними. Прижимает к груди и кладёт подбородок на мою макушку.
У меня нет сил этому сопротивляться. Да и желания тоже. Человеческое тепло и понимание — единственное, чего я сейчас хочу. Поэтому позволяю себе уткнуться в грудь мажора, сжать его многострадальную
Так мы и сидим некоторое время: Соколовский, успокаивающе поглаживающий меня по спине, и я — обессиленная и выжатая, как лимон, прячущаяся от всего мира в объятиях своего врага.
До тех пор, пока я не проваливаюсь в тревожный сон.
Глава 15
Просыпаюсь от того, что мне жарко. В комнате темно, поэтому я не сразу соображаю, где я. Чуть не кричу вслух, когда ощущаю, что на моей талии покоится чья-то рука, но вовремя вспоминаю, что уснула я не дома и зажимаю себе рот ладонью.
Глаза постепенно привыкают к темноте и я могу разглядеть очертания сопящего рядом Соколовского. Он выглядит непривычно расслабленным. Во сне черты лица Глеба стали мягкими и даже немного мальчишескими. Сейчас он так похож на десятиклассника, который надо мной издевался и не давал прохода.
Но отчего-то эти воспоминания не вызывают во мне приступ злости или обиды, как обычно. Вместо этого, я во все глаза рассматриваю мажора. Дышу через раз, лишь бы не разбудить брюнета.
Ночь — время раздумий, и меня посещают весьма интересные мысли. При свете дня я бы ни за что о таком не подумала. Но сейчас…
А что если Соколовский с самого начала был в меня влюблён? Тогда все его придирки и издёвки обретают смысл. Он ведь никогда не умел и, видимо, до сих пор не умеет правильно выражать свои эмоции.
Глеб рано потерял мать, это знали все в классе. В начальной школе, когда детская жестокость ещё не знает границ, одноклассники дразнили его на переменах. Соколовский запомнил каждого. И, когда те стали постарше и поняли, что с сыновьями богатых отцов лучше дружить, он отомстил им всем. Сделал их отбросами класса, с которыми никто не дружил больше.
Жестко, но именно человеческая тяга к издевательству над слабыми вынудила его показать клыки. С волками жить — по-волчьи выть.
Я же всегда была сама по себе. В школу ходила чисто ради учёбы и своей на тот момент подруги — Ксюши. В классе восьмом-девятом она сохла по Соколовскому. Девочки рано взрослеют. Красилась, старалась привлечь его внимание. А я… Я просто была рядом. Умилялась её попыткам и раздражалась, когда Глеб грубо её сбривал.
Пока однажды не заметила, как он на меня смотрит.
Тогда мне показалось, что это взгляд презрения, ведь я была той самой страшненькой подружкой на фоне Ксюши. Не красилась, не носила крутые шмотки, потому что моя семья всегда жила от зарплаты к зарплате и лишних денег не было.
И до вчерашнего дня я искренне верила, что Соколовский меня презирает, издевается. Как издевались когда-то над ним. Просто, чтобы самоутвердиться за чужой счёт.
Но, зная то, что я знаю сейчас…
Что если в тот день Глеб задел меня впервые, только потому, что я задела его не меньше? Ведь если у него были ко мне (или есть до сих пор) чувства, тогда всё становится до жути просто и ясно, как белый день!