Жемчужница
Шрифт:
Словно бы и сама Алана желала утопить всё вокруг в своей горечи.
Элайза знала, что все, кроме младшенькой, погибли. Она знала это, зналазналазнала, она надеялась, что и её маленькая зубатка осталась в живых, что ей удалось вырваться и сбежать. Она… видела это. Видела, что случилось с её братьями и сёстрами. Видела те реки засохшей крови и груды плавников, которые ещё не успели распродать. Видела раскуроченные тела родных — и видела, что тела Аланы среди них не было.
Руки дрожали, губы… Все тело — дрожало в накатившей истерике, и если бы Алана знала, что эти светлые письма закончатся новыми мыслями о шестнадцати полных крови
Потому что она только-только с собой смирилась. Только-только успокоилась и ожила немного.
…возможно, ее душа только-только перестала быть такой черной.
Девушка обняла себя руками, зажмурилась и сжалась в кресле, стараясь стать как можно меньше и ужасно боясь того, что Вайзли сейчас кого-нибудь позовет, потому что… потому что ни к чему было тормошить окружающих, и так пребывающих в напряжении из-за скорого прибытия Мариана, очередным срывом.
Даже Тики не стоило беспокоить, он и так…
Ему, наверное, и так было о чем подумать.
Однако Вайзли не стал никого звать. Он даже говорить ничего не стал. Он просто…
Алана не заметила этого сразу — сначала ей показалось, что это просто все из-за ее собственных рук и из-за тесноты кресла, в котором она умостилась с ногами, — но тепла… внезапно его стало больше.
А секундой позже она, распахнув глаза и судорожно сглотнув, обнаружила себя утыкающейся в ощутимую даже через рубашку острую ключицу не-хрупкого юноши, опустившегося перед ней на колени и теперь прижимающего к себе так крепко, как только, наверное, ему хватало сил.
— Послушай, — глухо произнес он, — я совершенно не умею утешать людей, а тем более девушек, но… — Алану погладили по волосам, а потом легко, но как-то немного неловко похлопали по спине. — В общем… то, по чему ты льешь столько слез, оно ведь уже произошло, верно? Оно произошло, и этого не исправить. А от твоих слез — от них нет никакой пользы, только вред, ведь они причиняют боль тем, кто видит тебя плачущей или даже просто знает о том, что ты эти слезы роняешь. Так есть ли смысл плакать?
Алана судорожно всхлипнула и отстранилась, облизывая соленые губы и с новой пристальностью всматриваясь в лицо наблюдающего за ней человека.
Вайзли был молод, почти мальчишка еще. А может, так ей только казалось из-за его болезненной худобы. Однако… слова его были совсем не детскими. Вот только… могли ли они сделать легче?
— А если… если плачешь от боли? — криво усмехнулась она.
— Так значит, это было все-таки очень важно? — в тон ей отозвался юноша.
Алана болезненно расхохоталась сквозь слезы и уткнулась ему лбом в плечо, ругая себя за несдержанность и истеричность на всех языках, которые только знала.
— Очень-очень, — наконец согласилась она.
Вайзли как-то понимающе хмыкнул, всё же обнимая её и похлопывая по спине неуверенными движениями, словно и сам сейчас совершенно не понимал, что делать.
Однако он всё равно продолжал говорить — говорить то, в чём Алана, видимо, нуждалась больше всего.
— И ты думаешь, что сможешь помочь им своими слезами? — голос у юноши был тихим и успокаивающим, будто он говорил с потерявшимся ребёнком, и девушка, честно говоря, именно так себя и ощущала. Последние четыреста лет. Потерявшийся в лесу ребёнок, который так и не смог выбраться к океану, чтобы сбежать от охотников и окровавленных тел братьев и сестёр. Но Вайзли продолжал: — Или ненавистью
— П-почему? — задушено всхлипнула Алана, поднимая на Вайзли (лицо у него был странное — напряжённо-потерянное, но душа, душа его будто бы стремилась обогреть её слишком уставшее израненное тело) взгляд, и шумно втянула носом воздух, потому что юноша мягко ей улыбнулся и неловко погладил по волосам.
— Потому что они дали тебе возможность жить, — просто ответил он. — А жизнь — это дар, какая бы она ни была. И ты не можешь себя проклинать за эту жизнь. Ты просто не имеешь на это права, — Вайзли грозно свёл тонкие брови к переносице, но в следующий же момент лицо его разгладилось, и он благостно улыбнулся. — Это же будет неуважением по отношению к тем, кто тебя одарил этой жизнью.
Алана глухо всхлипнула, чувствуя, как ее истерика неожиданно отступает и как успокаивается все в груди. Это было… так удивительно. Неужели все ослабленные болезнями члены семьи могли оказывать такое воздействие? Врачевали ли они души? Или просто так хорошо успокаивали?
Ведь Вайзли… он же…
— Но ведь они умерли, — тихо произнесла она, пытаясь убедить его в чем-то, о чем сама не умела ни малейшего представления. — Они же…
— Они хотели, чтобы ты жила, — оборвал ее несвязный лепет юноша, чуть отстраняясь и поглаживая ее по голове. Странно, но он ни разу не запутался пальцами в ажурных косах — совсем как Тики, который ей их и заплетал. Да и вообще эти двое… оказались очень похожи. — И раз ты жива, — между тем указал Вайзли, — ты не имеешь права ненавидеть себя за это, потому что этого для тебя хотели они.
Вайзли, который оказался куда мудрее всех своих родственников вместе.
Вайзли, который нашел правильные слова.
Вайзли, который…
— Спасибо… — Алана крепко обняла его, чувствуя, что больше не хочет плакать (и это было так потрясающе, о океан!), и улыбнулась дрожащими губами, вскоре отстраняясь и неловко щелкая пальцами. — Это ведь… просто это письма моей сестры к нам, и я… В общем…
Юноша вскинул руку раскрытой ладонью вверх, призывая ее прекратить оправдываться, и дернул уголком губ в намеке на легкую улыбку.
— Не благодари, — сказал он вместо того, чтобы продолжать допытываться, как будто и так все-все понял или уже знал, и с наигранным хвастовством заметил: — Иногда меня зовут мудростью семьи.
Алана приподняла бровь и легко рассмеялась, покачав головой и замечая, как юноша довольно улыбается.
— Это неудивительно, знаешь ли, — поделилась она со смешком, и Вайзли важно кивнул, пожав плечами. Повисла неловкая тишина, прерываемая лишь шмыганиями самой девушки и доносившимся с улицы шумом живого города. — Можно взять тебя за руку? — ужасно смущаясь этого, спросила Алана, облизнувшись и наблюдая за заинтересованным удивлением на лице юноши. Душа его любопытно взметнулась ворохом пылинок к грудине, словно бы желая вырваться и лично обо всем узнать, всё проверить и рассмотреть, что заставило девушку повеселеть. Младший брат Тики явно был не просто ученым, которому приходилось заниматься этим из-за слабого здоровья и душившей скуки, а обожающим своё дело экспериментатором.