Жемчужница
Шрифт:
— Ну-у-у, — довольно протянул Неа, наконец отстранившись и устроившись рядом, — вот так уже лучше. А теперь, — он устроил голову у Маны на плече и обнял его поперек груди, закрывая глаза, — мы немного отдохнем и только после этого пойдем и дальше разгребать государственные трудности.
Мана рассмеялся и щелкнул близнеца по носу. Настроение у него действительно значительно улучшилось.
— Какой отдых, Неа? Еще только полдень!
— Я встал с рассветом, чтобы помогать открывать эти дурацкие ворота, — мужчина притянул его поближе и зажмурился покрепче, — имей совесть.
Мана мягко рассмеялся,
— Хорошо-хорошо, — со смешком согласился мужчина, поглаживая брата по плечу и шее и наслаждаясь тем, как тот довольно улыбается и жмурится от его прикосновений. Неа фыркнул, коротко и мокро целуя Ману около ключицы явно только для того, чтобы обслюнявить, и глубоко вздохнул.
— Люблю тебя, — еле слышно пробубнил близнец, заставляя смущённо поджать губы и шепнуть в ответ что-то невразумительное и определённо точно непонятное — мужчина хохотнул, покрепче перехватывая Ману поперёк груди так, чтобы не потревожить руку, и спустя несколько минут всё же засопел.
Вот же неугомонный негодник, усмехнулся Уолкер про себя, думая, как же всё-таки всё в этом мире странно вертится — всего несколько месяцев назад они были просто братьями (не стоит вспоминать про то, что они были влюблены тайно друг в друга, о дракон), а теперь делили одну постель. И вроде бы ничего между ними и не изменилось (кроме разве что того, что Неа теперь постоянно так и норовит то поцеловать его, то как-нибудь приласкать), но ощущения всё равно были слегка другими: это осознание того, что брат любит его, словно бы окрыляло.
За всеми этими мыслями Мана даже и не заметил, как всё-таки уснул, а когда всё же проснулся (Неа во сне умудрился переместить свою руку мужчине на повязку, доставляя несильную, но ощутимую боль), за окном уже садилось солнце.
Сокрушенно вздохнув, младший Уолкер осторожно выскользнул из объятий брата и, еле ощутимо погладив мужчину по плечу, направился прочь из комнаты. Если солнце уже заходит, отец и Мариан наверняка успели поговорить.
Мана выскользнул в коридор и направился к покоям Адама — снова через ту галерею, которой вел царя и его спутника к тронному залу сегодня утром. Уж так случилось, что эта самая галерея разветвлялась и превращалась в то крыло дворца, которое нынче считалось семейным, поэтому являлась самым коротким путем в сердце здания. А именно в сердце здания покои императора и находились — Адам переселился жить ближе к тронному залу и библиотеке, когда умерла его королева, и теперь…
Теперь в императорской опочивальне жила Алана. Которая об этом, разумеется, не подозревала.
Отец не сказал, почему это сделал, а Мана не стал спрашивать. Просто когда Алана разместилась в одной комнате, он цокнул языком, порадовался, что она не успела разобрать вещи, и предложил ей поселиться в другом месте. Естественно, девушка возражать не стала хотя бы из вежливости.
Зато Неа потом целый день ходил и понимающе хмыкал, задумчиво переглядываясь с отцом.
Мана усмехнулся, покачав головой, и попытался не задумываться о том, что сам ничего не понимал — да и думать об этом, если честно, не хотел. Мало ли что
Уолкер завернул в новый широкий коридор, где как раз на стене висели портреты первого поколения, и ошеломлённо замер, уставившись на знакомую фигуру, скрытую в тени колонн.
Перед ним стоял Мариан.
Мана сглотнул, испытывая отчего-то страх и желание развернуться и позорно сбежать обратно, чтобы дойти до покоев Адама обходными путями, но ноги его буквально примёрзли к полу, не давая даже двинуться. Почему он так боится? И почему он так боится именно Мариана?
Не из-за того ли, что Алана всегда говорила о нём все эти жестокие вещи наподобие того, что он одним взглядом может убить?
Морской царь вдруг тяжело вздохнул, кривя губы в какой-то неуловимо знакомой ухмылке, и Мана напряжённо сглотнул ком, вставший поперёк горла. Алая копна волос горела пожаром в последних лучах солнца, а его чуть сутулая фигура казалась такой необычно одинокой и хрупкой посреди этого огромного массивного коридора, что внезапно весь страх, сковавший сердце ледяными когтями, растаял.
На лице у Мариана, осунувшегося и бледного, застыло многовековое горе, и чем-то это горе напоминало ту самую бездну, что покоилась в глазах Аланы.
Мана облизнулся, отчего-то не находя в себе сил двинуться дальше, потому что теперь ему было неудобно лопать своим неуклюжим присутствием тонкий пузырь ностальгии и древней вечности, но Мариан сам повернулся в его сторону, заставляя дёрнуться и поджать губы.
В руках у морского царя была бутылка с вином.
— Решили последовать совету дочери? — неловко пошутил Мана, не зная, что еще сказать, прежде чем вообще сообразил, что ляпнул. Царь, однако, наказывать его ни за что не стал — только коротко усмехнулся и как-то задумчиво качнул головой, словно на самом деле не только пил и предавался ностальгии, но еще сосредоточенно о чем-то думал.
— А ты похож на нее, — наконец изрек он почти довольно и кивнул на картину, изображающую Элайзу в прекрасном свадебном ханбоке. Императрица стояла рядом со своим мужем и улыбалась, ласково глядя с холста. — Она сказала бы, наверное, что-то вроде.
Младший Уолкер ощутил, как пересыхает в горле, и сглотнул — но безуспешно. И только и смог выдавить, даже не попытавшись скрыть восхищения:
— Вы… так считаете?
По правде сказать, он не отказался бы быть похожим на Элайзу. Да, та была женщиной, но так ли это важно, если она была потрясающим человеком — а ведь именно в этом мужчина и убеждался с каждым рассказом Аланы о ней. И, наверное, он не отказался бы еще от прекрасной наружности изображенной на холсте женщины. В конце концов, если ты слаб, можешь быть хоть красивым. Однако и этого Мане, кажется, не досталось.
Или — он сам так думал.
Хмыкнувший в ответ на его оторопелый вопрос Мариан, как видно, считал иначе.
— У тебя… ее скулы, — он тяжело вздохнул, — ее локоны и ее ладони. И взгляд у тебя такой же. И вообще… ты и твой брат напоминаете мне ее до ломоты в хвосте.
Мана растерянно хохотнул, неверяневеряневеря, но отчаянно желая, чтобы именно так всё и было, чтобы было хоть что-нибудь в нем, нерасторопном нескладном, от прекрасной Элайзы, о которой все знающие её люди отзываются с восторгом и любовью, и прикусил губу.