Жемчужница
Шрифт:
Тики не хотел, чтобы эта великолепная богиня смотрела на него самого.
Коридоры пролетали мимо с ужасающей быстротой, и мужчина не сразу сообразил, что бежит. Бежит — как мальчишка от наказания за выходку. Бежит — и боится, что его догонят.
Он не хотел говорить ни с кем. Никто не должен был повлиять на него, никто не должен был пошатнуть его выбора, указывать ему решение.
Нужно сделать все самому — так ведь было почти всегда. Вот сейчас, Тики подумает и придет к тому, что наконец должен со всем этим делать.
Он любил Алану, этого не могло изменить даже то, что она
В Алане жила девушка, которую Тики полюбил, несомненно. Но также в ней жила древняя богиня, которую он… не боялся — просто не понимал. Не понимал, что ей движет и о чем она думает.
Иногда ему даже казалось, это две души, которые затолкали в одно тело.
Он не хотел сдерживать ее. Если она не в состоянии отказаться ото всех этих сражений и драк, если ей так лучше — хорошо. Но тогда вместе они просто быть не смогут, потому что она раз за разом будет унижать его достоинство перед другими.
А он не желал быть униженным.
А раз так, то… наверное, не стоило ничего продолжать.
Но… но… но Тики так любил её! Он не хотел, не желал отпускать её! Он хотел и дальше просыпаться в её объятиях, наблюдать за тем, как мягко она улыбается, как смущённо отвечает на поцелуи и как хитро щурит глаза, словно бы бросая вызов. Он не хотел терять этого — он желал прожить свою жизнь с ней. Тем более, если уж теперь эта жизнь будет намного дольше, чем планировалось изначально.
…сколько всего произойдёт, если Тики всё же не оставит Алану.
И сколького возможно избежать, если он всё-таки не решится удержать её.
Это всё оказалось таким сложным. Таким неожиданно сложным, что мужчина совершенно не представлял, что делать. Потому что он однозначно желал видеть Алану своей женой — взбалмошной, своенравной, хрупкой, мягкой, но он боялся заковать её силу. Потому что… вспомнилось вдруг, как она на корабле призналась, что человеческое тело словно тесная клетка для неё. Тики не хотел быть этой клеткой.
Мужчина остановился и огляделся. Он уже давно выскочил из дворцовых галерей и теперь в бешенстве и растерянности кружил по прилегающему к зданию саду, не зная, куда сбежать и куда податься.
Но надо было вернуться и все решить. Взрослые люди, даже если чувствуют себя рядом с морскими жрицами несмышлеными детьми, от трудностей не сбегают и другим за себя решать возможности не дают. Но если сам Тики решить не может…
Может быть, загадать?
Мужчина решительно тряхнул головой и направился обратно во дворец. Ему срочно надо было в погреб — туда, где наедине с вином размышлял о чем-то своем царь Мариан. Алана говорила, он силен — сильнее нее, — а раз так, значит, он сможет рассудить, так ли жалок Тики, как себя ощущает, или он все же имеет возможность сравниться с его дочерью.
Ветер доносил, что его ищут, причем, ищут довольно-таки интенсивно (подключили, похоже, даже кряхтящего и ворчащего Вайзли), но Тики знал, что поймать его сложно, если он не желает быть пойманным, а потому… Мужчина хорошенько прислушался к источнику гомона и звучным выдохом послал эхо своих шагов в соседний коридор, не видя смысла говорить
Потому что только царь мог определить сейчас, достоин он или нет, ибо сам Тики достойным себя не считал.
В погребе чадили и роняли масло факелы и стояла полная тишина. Микк спустился вниз, бесшумно ступая между длинными рядами стеллажей, заставленных бутылками разной степени давности, и прислушался хорошенько. Царь должен быть здесь, но если он здесь, почему не слышно его дыхания? Почему не слышно звона стекла и шороха тканей?
Хотя, если честно, Тики ни разу не слышал его присутствия за эту неделю — словно тот был и одновременно не был здесь. Какая-то способность? Особая сила морских царей? Или же мощь самого Мариана? Не зря же Алана называла его сильнейшим во всём океане, пусть Микк, на самом деле, совершенно этого в нём не заметил. Мужчина был похож, по правде, на пьянчугу-какого-нибудь-дворянина из восточных стран: ухоженный, но привлекательно растрёпанный, покровительственный, отрешённый, совершенно не производящий впечатления как опасный и сильный человек. Но ведь не могла Алана отзываться о нём так лишь оттого, что Мариан был её отцом, не так ли? И это при том, что девушка явно была недовольна им. А Линк? Он беспрекословно подчинялся ему — как и Алане, на самом деле, и это только больше наводило на мысль, что царь морской был не просто пьянчугой.
Потому что Линк проиграл Алане. И, как видно, проигрывал и раньше — потому что каждый управитель приплывал к ней, чтобы сразиться. Дикий обычай для Тики.
— Что ты здесь делаешь, мальчик? — внезапно раздался низкий глубокий голос позади Микка, заставляя его чуть вздрогнуть, и он обернулся, поражаясь, как Мариану удалось подобраться к нему так близко, не обозначив себя.
Вот тебе и пьяница. Вот тебе и сильнейший во всём океане.
Тики прикусил изнутри щеку, чтобы не огрызнуться на пренебрежительное «мальчик» (хотя как раз мальчиком рядом с царем он и был), и отозвался:
— А вы что здесь делаете?
Лицо Мариана, что удивительно, от этого вопроса слегка смягчилось, перестав быть маской, и мужчина склонил голову набок.
— Это место смахивает на склеп — тихо, темно и сыро, — поделился он спокойным текучим голосом. — Мне здесь лучше думается. Вина? — он обвел рукой полки как хозяин своих владений, и Микк едва не закатил глаза. — Так зачем ты сюда пришел?
— Шел просить руки, — пожал плечами Тики, стараясь держаться как можно спокойнее и непринужденнее, — а пришел просить совета. Или скорее… — он помедлил, тихо выдыхая, — пришел, чтобы вы рассудили, кто из нас прав.
Мариан окинул его оценивающим взглядом — и вдруг приложился в горлышку винной бутылки, вмиг превращаясь из всесильного воина в рассеянного пьянчугу. С которым Микку определенно легче было вести беседу.
— Выглядишь ты потрепанно, — заметил он как ни в чем не бывало. — Алана уже успела учудить что-то? Унизила тебя или вроде того? Струсил? — здесь царь изучающе прищурился, и Тики в ироничной усмешке дернул уголком губ.
Надо же, а ведь и правда — струсил. Он струсил. Паршивец и идиот, которому наступили на хвост и чье достоинство, видите ли, не пощадили.