Жемчужница
Шрифт:
Тики, поняв, что больше его здесь ничто не держит, поклонился мужчине, зная, что тот не видит, но не в силах не сделать этого хотя бы из уважения (очень спорного и странного, на самом деле), и покинул погреб, напоследок всё же оглянувшись из какого-то странного любопытства.
Мариана на месте уже не было — лишь лёгкий ветерок, донёсшийся до ушей Микка, говорил о том, что тот сидел на кушетке всего несколько секунд назад.
========== Двадцать третья волна ==========
Тики исчез. Ушел — как растворился, Алана даже сказать ничего не успела. И даже
— Ну не слышу я его, — виновато вздохнул он, когда они прошерстили весь дворец в поисках мужчины, но результатов так и не добились. — Если не в своих покоях и не в саду — он может быть где угодно, а найти его не так-то просто, если он просит ветер молчать. А он… не хочет, чтобы его нашли, — на этом наследник императорского престола вздохнул и прикусил губу, как будто ему было стыдно за свое бессилие.
Впрочем, Алана понимала, что сделала что-то не так. Но… что?.. Тики сказал Лави уходя, что она унизила его своим поведением, но что она сделала не так, ведь они с Линком просто подрались! Точнее, не просто, конечно, и это было не совсем ее дело… Ведь Изу — сын Тики, а не ее.
Но если бы за Изу вступился сам Тики или кто-то из его братьев, это могло расцениваться как начало войны! Как повод для нее, очередной кровопролитной и изматывающей войны, которая сейчас никому не требовалась! А Говард… он словно того и ждал.
Девушка выдохнула, силясь сдержать слезы, и прошествовала из сада обратно к замку, в ту открытую галерею, где остались и Линк, и Лави, и Изу, которого она там так неосмотрительно оставила. Конечно, теперь мальчику по законам морского народа ничего не грозило, но все же было как-то неправильно бросать его там, наедине с его разозленным донельзя дядькой, который не ставил его ни в грош, раз так относился к людям в принципе.
Ублюдок и мерзавец. Взял и вот так просто испортил все. И надо же было им так попасться с этой прогулкой, манта сожри этого вездесущего тритона, вечно он сует везде свой хвост!
Изу, как оказалось, тоже ее искал. Рванул к ней через всю галерею, как только увидел на горизонте, и вскоре уже доверчиво цеплялся за пышную юбку. И — едва стоял на ногах, наверное, ужасно потратившись из-за беспокойства. Не владел ведь еще своим даром, а потому не мог контролировать его в минуты страха.
Алана до крови прикусила изнутри щеку, кляня себя последними словами за глупости, и решила, что стоит прекратить валять дурака. Дала себе волю, подралась — отлично, теперь надо расхлебать все последствия и не раскиснуть по дороге. В конце концов, царевна она или нет?
Царевна-идиотка, которая сделала что-то не так, но разобраться в этом «не так» совершенно не способна.
Изу зарылся носом ей в живот, опасливо поглядывая на хмурого Линка, разглядывающего морской пейзаж, раскрывающийся с галереи, и потянул в сторону спален. Алана прислушалась к океану, который бормотал что-то о чайках и белых облаках, и, напряжённо вздохнув, погладила мальчика по голове, стряхивая с волос всё ещё появляющиеся крупные снежинки. Не одной ей было
— Пойдём спать, малёк, — ласково прошептала она ему на ухо, пытаясь не обращать внимания на вперившегося взглядом в них Говарда, но… было что-то странное в этом взгляде. Что-то отдалённо похожее на то, как тритон смотрел на свою сестру, когда Алана впервые увидела его.
Изу мелко закивал, облизывая губы, тут же покрывающиеся инеем, и девушка всерьёз испугалась за то, что мальчик может заработать себе обморожение. Она коротко сообщила понятливо улыбнувшемуся Неа, что хочет уложить мальчика спать, и направилась в спальню к Тики.
Конечно же, его там не оказалось. Как и во всех остальных закутках этого огромного дворца — мужчина словно растворился, испарился, исчез, и это удручало Алану настолько, что хотелось расплакаться от бессилия и непонимания.
Девушка прикусила губу, не позволяя себе раскиснуть, и устроилась рядом с Изу на кровати, гладя его по волосам и нашептывая на ухо по-русалочьи песенку про ската, который хотел накрыть собой целое море. Песенка должна была заставить ребенка смеяться или хотя бы улыбаться, и Алана этого добилась, конечно. Вот только самой ей было совсем не смешно. Губы двигались как будто сами, по памяти, и песенка лилась только за счет того, что когда-то накрепко засела в голове.
Алана предпочитала думать, что это была первая и последняя песенка, которую ей спела ее мама, прежде чем умерла.
Лучше бы мама жила, а Аланы не было. От нее только одни проблемы.
Девушка зарылась носом в подушку на секунду, пряча слезы, и еще раз больно прикусила губу. Изу было не надо много, он уже засопел, но это не значит, что сама она может дать себе волю. До сих пор единственным человеком с тех пор, как она покинула бухту, которому она могла выплакаться, был Тики. Но теперь… даже его она от себя оттолкнула, и если так, на слезы у нее нет права.
Только если она не исправит все. А исправить она просто должна.
Алана уже села, собираясь уходить, когда дверь тихонько, почти неслышно скрипнула, извещая о приходе… хозяина?..
Девушка обернулась и скомкала в напряжении в кулаке ткань пышной юбки.
Перед ней действительно стоял Тики. Стоял — и смотрел, облокотившись спиной на дверной косяк. Уже не злой как будто, какой-то почти спокойный — и потухший.
Как когда еще на Марианне Алана сказала ему, что он слишком сияет, и потому ей страшно.
Что он как солнце, а она слишком давно не грелась в тёплых лучах, чтобы так легко и так быстро вновь привыкнуть к этому.
Алана подскочила с кровати, рванулась к нему, но тут же замерла на месте, боясь двинуться дальше — Тики наблюдал за ней, словно над чем-то раздумывал, и этот взгляд пугал её своим безразличием и усталостью.
Он… устал от неё?
От её выходок, от её переменчивого настроения, от истерик и странного поведения?
Алана сглотнула, закусываю губу, и судорожно вдохнула.