Жена банкира
Шрифт:
Аннабель притянула Мэтью к себе.
– Да, это любовь.
– А помнишь, как я каждое утро нарочно проходил мимо твоей галереи, просто чтобы еще раз увидеть тебя через оконное стекло?
Аннабель рассмеялась.
– Маркус подумал, что ты заглядываешься на него.
– У меня ушло несколько недель на то, чтобы набраться решимости зайти и заговорить с тобой. Сначала я подготовился. Узнал о художниках, работы которых ты выставляешь. Я был молодцом, правда?
– Ты опрокинул стопку каталогов на стойке у входа, а потом пролил свой кофе на администратора. Но да, ты был молодцом.
– А я-то надеялся, что ты уже забыла эти подробности нашей первой встречи.
– Они понравились мне больше всего. Было интересно наблюдать за красивым молодым человеком, который так волнуется.
– Твой вид
– Была? То есть сейчас уже нет? Берегитесь, мистер!
– Сейчас – тем более. И с каждым днем становишься все горячее…
– Ты скучаешь по моей короткой стрижке?
Мэтью оценивающе оглядел жену, слегка склонив голову набок.
– Иногда, – ответил он, едва заметно улыбнувшись. – Но такой ты мне тоже нравишься. Длинные волосы тебе очень идут.
Он поцеловал Аннабель и отстранился – быстрее, чем ей бы того хотелось.
– Я хочу, чтобы эта картина была твоей, – продолжил Мэтью серьезным тоном. – Понимаю, тебе пришлось от многого отказаться, чтобы быть здесь со мной. Я знаю, что ты любишь находиться в окружении прекрасных произведений искусства и скучаешь по ним. Одной из причин, по которым я согласился на эту работу, была возможность покупать для тебя эти красивые вещи. Чтобы ты могла владеть тем, что тебе понравится. Чтобы у тебя была собственная галерея.
Аннабель промолчала. Что-то в этом заявлении неприятно ее поразило. Ей нравилось работать в галерее. Обладать предметами искусства, конечно, тоже здорово, но это не могло заменить ей работу.
– Ты очень внимателен, но в нашем доме эта картина мне не нужна. Нет, правда. Надеюсь, она стоила не слишком дорого.
– Не слишком, – подтвердил Мэтью, и Аннабель заподозрила, что он ей солгал. – Честно говоря, наиболее дорогой оказалась рама. Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. Если со мной что-нибудь случится…
– Не говори так.
– Просто хочу, чтобы ты знала: рама, в ней вся ценность, о’кей?
– Она просто потрясающая, – сказала Аннабель, и так оно и было. Массивное дерево, покрытое сусальным серебром. Грубоватая и современная одновременно, рама выгодно подчеркивала синевато-серые тона картины. – Давай повесим это полотно над нашей кроватью, – предложила Аннабель, и ее лицо смягчилось. – Тогда каждый раз, укладываясь на ночь в постель, мы с тобой будем видеть сны о любви.
Появление этой картины ознаменовало начало их второго года в Женеве. Аннабель умышленно оставила эту годовщину без комментариев. Последующие несколько недель она много думала о том, не является ли этот холст подкупом, своеобразной взяткой за то, что они здесь остаются. Мэтью начал поговаривать о том, что ему нужно больше времени. На что именно, Аннабель не совсем понимала. Денег у них было много, но все же недостаточно, чтобы совсем отойти от дел и купить домик на побережье в Монтоке, о котором они столько говорили в свое время: с верандой по периметру и большим сараем на заднем дворе, который они превратят в художественную мастерскую. Однако денег все равно было больше, чем они когда-либо могли мечтать. Так для чего же Мэтью здесь оставаться? И сколько нужно денег, чтобы было достаточно?
Аннабель пыталась уговорить себя: им совсем не помешает еще немного пожить в Женеве; это не имеет большого значения; ее дом там, где Мэтью. Но правда заключалась в том, что это было важно. Это все-таки имело значение, и так было всегда. Женева никогда не сможет стать ее домом. Аннабель скучала, становилась апатичной, вялой. Она тосковала по работе. И хотела иметь детей. Хотела вернуть себе прежнюю жизнь. Она не могла вечно существовать в подвешенном состоянии реальности, откладываемой на потом. От этого можно было сойти с ума.
Чтобы как-то скоротать время до возвращения Мэтью, Аннабель делала вид, что при свете дня, клонившегося к вечеру, читает книгу, но ее взгляд скользил по строчкам, и она то и дело поглядывала на телефон. Это был остросюжетный роман о семейной жизни, о жене, которая исчезла по дороге с работы домой. Странная книжка под названием «Девушка» незнакомого автора – Аннабель казалось, что она читала это уже миллион раз, но
– Если бы Йонас не был моим боссом… – говорил он с виноватой улыбкой. И никогда не заканчивал фразу.
Но Йонас Клаузер был не просто боссом Мэтью. Он возглавлял «Свисс юнайтед» – крупнейший банк Швейцарии. Он был крестным отцом Мэтью и главной причиной, по которой они сейчас находились в Женеве, если уж на то пошло. И пока Аннабель и Мэтью Уэрнер были здесь, они обязаны были поддерживать хорошие отношения с Клаузерами.
– Это просто бизнес, – говорил Мэтью. Но у него становилось бизнесом абсолютно все.
Зазвонили церковные колокола, и Аннабель отложила книгу в сторону. Жена отсутствовала уже десять дней, но Аннабель не интересовало, что с ней произошло, она даже не заложила закладку. На открытых верандах в соседних квартирах было пусто: большинство людей считали, что было слишком холодно сидеть там, как это делала Аннабель, даже под нагревательными лампами. А ей холод нравился: он помогал Аннабель чувствовать себя живой и бодрой. От налетевшего резкого порыва ветра у нее заслезились глаза. С потемневшего неба посыпал снег. Прием вот-вот должен был начаться. Если и вправду произошло какое-то недоразумение, она на самом деле должна встретиться с Мэтью уже у Клаузеров; опоздав, она поставит его в неловкое положение. Аннабель терпеть не могла огорчать своего мужа. В Штатах он находил ее опоздания очаровательными, это было составляющей богемного шарма крутой галеристки – в противоположность светским львицам из Верхнего Ист-Сайда, с которыми Мэтью встречался прежде. Аннабель называла их «Тщеславные Блондинки» – по ассоциации с худыми, как скелеты, женщинами из фильма «Костер тщеславия». Мэтью, который вырос в Верхнем Ист-Сайде, похоже, знал их всех. Всех этих Линдси, Битси и Кикси. Девиц с весьма странными фамилиями для таких имен: Леннокс, Меррилл и Кеннеди. Девушек, которых с детских лет учили писать благодарственные записки на тисненой почтовой бумаге и повсюду являться с опозданием; правда, опаздывали они совсем не так небрежно, как это зачастую делала Аннабель. Здесь же, в Женеве, ее опоздания раздражали Мэтью, особенно если это происходило в присутствии его банковских коллег. Потому что здесь у нее вроде бы не было причин опаздывать. Она ведь не работает. И детей у нее нет, как и друзей, за исключением Джулиана. Она не могла себе это позволить. Так что вперед – опять на высокие шпильки.
Клаузеры жили в Колоньи – районе на северо-восточной окраине города, с извилистыми дорогами и открытыми пространствами. Была у них квартира и в центре, чтобы Йонас мог ночевать там, если задержится на работе допоздна (а на самом деле, как подозревала Аннабель, чтобы поразвлечься со своей любовницей, второразрядной французской актрисой, с которой он познакомился в Каннах и с которой открыто появлялся на людях, пока его жена каталась верхом или посещала парижские показы мод, чтобы сделать покупки), но там они никогда никого не принимали. Да и зачем, собственно, если в их шале – на самом деле это было шато – было поле для игры в гольф на девять лунок, теннисный корт, бассейн и гараж на десять автомобилей из личной коллекции Йонаса? Что же касается их собрания картин, то они были не во вкусе Аннабель: вульгарное, легко узнаваемое барахло, подборка, которую арт-консультанты всучили своему клиенту, не обладающему собственным вкусом, но и не ограничивающему их расходы, однако при этом обескураживающе, сногсшибательно дорогая. Аннабель даже подумала, что эта коллекция стоила дороже, чем картины в лучших частных галереях Нью-Йорка. Почти в каждой комнате дома Клаузеров было по крайней мере по одной значительной картине: Дэмиен Херст, Джаспер Джонс. Прямо в центре гостиной стояла скульптура Ботеро – отвратительно тучная голая женщина на кушетке.