Жена башмачника
Шрифт:
Всю ночь Энца тщетно боролась с ощущением несправедливости. В конце концов, в этой жизни Раванелли заплатили по всем счетам. Они были бедными, скромными, трудолюбивыми, помогали другим и поступали по заповедям. Они делали все правильно. А теперь очередь Господа воздать им за благочестие. Энца закрыла глаза, представив, как святые и ангелы окружают сестру, исцеляют ее.
Энца видела, как отец и мать становятся дедушкой и бабушкой, а братья и сестры обзаводятся собственными семьями. Баттиста показал бы детям все тропы в горах, Элиана научила бы не падать, стоя на одной ножке на каменной изгороди, Альма обучала бы шитью,
La famiglia 'e perpetua [23] .
Энца перепугалась, услышав, как тяжело дышит Стелла. Ведь доктор дал ей лекарство! Почему же сестре становится все хуже?
С лица Стеллы сошли все краски, щеки из розовых сделались серыми, а губы стали белее мела. Глаза сестры подернулись мутной пленкой, зрачки обратились в черные бусины четок.
Джакомина прикладывала к губам дочери мокрую ткань, гладила по волосам. Временами тихое гудение «Аве Мария» прерывалось стонами Стеллы – ножами они вонзались в сердце. Не в силах дольше смотреть, как угасает сестра, Энца выскочила из дома.
23
Семья вечна (ит.).
Она пробежала до самого конца Виа Скалина и замерла там, спрятав лицо в ладонях – оплакивая Стеллу. Разве есть что-то страшнее чувства, что ты не в силах облегчить страдания невинного? Энца не могла забыть страх слабеющей Стеллы и беспомощность на лице матери. Джакомина пережила немало беспокойных ночей у постели детей, охваченных лихорадкой, но этот раз был не похож на другие. Все происходило так быстро!
Энца почувствовала, как на плечи легли чьи-то руки. Она обернулась. Марко обнял ее и зарыдал вместе с нею.
Бог оставил их, ангелы удалились, святые отвернулись. Теперь Энца понимала, что на самом деле происходило в эти ужасные часы. Они вовсе не ждали, когда Стелле станет лучше, а лишь смотрели, как она умирает. Впервые в жизни за почти шестнадцать лет, после всех благополучно пережитых снежных бурь, весенних паводков и несчастных случаев, удача изменила Энце. Сильные руки отца больше не могли ее защитить, а прикосновение матери утратило целебную силу.
Энца и Марко вернулись в дом. Огонь почти потух, утреннее солнце с неохотой выползало из-за Пиццо Камино, заливая комнату светом. Элиана и Альма стояли в изголовье кровати, Витторио и Баттиста – напротив них. Проведя долгие часы на коленях, старый священник наконец встал и в последний раз поцеловал серебряный крест четок.
Джакомина, склонившись над телом дочери, рыдала, спрятав лицо в ее волосах. Она взяла свое дитя на руки, прижала к себе и стала баюкать, как делала каждую ночь. Безжизненные руки Стеллы свисали ладонями наружу, будто навстречу ангелам. Карие глаза были открыты, густые ресницы не скрывали пустого взгляда. Губы стали бледно-голубого оттенка, точно перламутр внутри раковины.
Марко обнял жену, не в силах ее успокоить.
В их присутствии сегодня вершилось таинство, в тот непрошеный миг, когда они полностью отступили перед миром духов, когда жизнь уходила, а в свои права вступала смерть. Священная пауза, мост, качавшийся над самой гиблой бездной, мгновение, длившееся всего секунду или две, в котором Стелла была еще с ними – перед тем, как уйти к Богу. И в это мгновение Энца закричала, громко, чтобы Бог услышал: «Нет!» Но было слишком поздно – малышка покинула их, душа ее вернулась к звездам, в честь которых она была названа пять лет назад.
Энца все спрашивала себя – была ли в этом и ее вина? Ведь именно она затеяла пикник в тот день. Как старшая, она упаковала корзину и повела детей в горы. Она захотела почитать книгу на ярком солнце. Она позволила братьям и сестрам играть в пруду под мощными струями весеннего водопада. Это она подвела Стеллу, а сейчас – и всю семью.
Энца посмотрела по сторонам, ища взглядом того, кто простит ее безответственность, кто простит ей совершенные ошибки, но никто не выступил вперед, чтобы снять с нее груз тяжкой вины.
Она так нуждалась в утешительных объятиях отца и матери, но их руки обнимали Стеллу.
Боль Джакомины была столь глубока, что все тело ее извивалось в корчах, – так же она рожала своих детей. Она баюкала безжизненную дочь, впитывая ее последнее тепло.
Когда отец скорбит, мать вспоминает все – с самого первого мига. Нежные поцелуи, когда два любящих тела соединялись друг с другом в сладкой близости, – поцелуи, приведшие к желанному зачатию. Первое робкое шевеление, слабые толчки в животе. Мать вспоминает, как ребенок рос и рос во чреве, а потом ее тело раскрылось, чтобы выпустить в мир новую жизнь… И вот все кончено – стонами отчаяния, которое останется с ней навсегда.
Стелла была для Джакомины маленьким ангелом. Смешливая, не верившая урокам старших, но менее мудрых, чем она, сестер и братьев, жившая в гармонии с магией мира. Кудрявая маленькая фея, танцевавшая на поверхности жизни, с восторгом встречавшая каждый сюрприз вселенной, вникавшая во все, чего касалась, – от травинки, блестевшей на горных лугах и подпевавшей ночному ветру, до водяных струй, которые обнимала при каждой возможности, плескаясь и купаясь в них, наслаждаясь ими. Мимолетная, как грибной дождь, умчавшийся от сладкого дуновения летнего ветра, теперь она ушла навсегда.
Во дворе церкви Сан-Никола на ярком солнце выстроились в ряд для ежегодной уборки раскрашенные статуи. Святой архангел Михаил с мечом, святой Франциск Ассизский с овечкой, Богородица, попирающая ногой зеленую змею, святой Антоний с лилией в одной руке и младенцем Иисусом в другой, святой Петр в фартуке плотника и серая «Пьета» – скорбящая мать, держащая на руках мертвого сына.
Чиро полагал, что именно так верующие представляют себе загробную жизнь. После смерти они отправятся в сад, где в ослепительно белом сиянии их будут ждать безупречные святые с гладкими лицами и густыми волосами, разодетые в пурпур и зеленое с голубым. Их гипсовые руки с длинными пальцами укажут новоприбывшим, куда идти.