Жена-девочка
Шрифт:
— Это не оправдывает его: он ведь мог быть заброшен сюда, чтобы подготовить мятеж.
— Я знаю это, полковник.
— Вы готовы поклясться, что он поступил так?
— Да, я готов. Многие присутствовавшие были свидетелями. Слышите, что он говорит сейчас?
— Да, верно, верно, — ответил председатель суда. — Приведите его, пусть предстанет перед нами. Его иностранное гражданство не защитит его. Сейчас не время, чтобы выглядеть приятной во всех отношениях нацией. Англичанин он или американец, его речи нужно прекратить. Товарищи! — продолжал он, понизив
Остальные дали согласие на это зловещее предложение: они прекрасно понимали, что их правосудие не более чем фарс. «Судьи» для таких дел были специально подобраны, и прежде всего — председатель, печально известный полковник Гардотт.
Внутри своей камеры Майнард мог слышать, что происходит, но что касается содержания разговоров — почти ничего не мог разобрать. Буря на улицах все еще продолжалась — были слышны ружейные залпы и стрельба из орудий. Новые заключенные были приведены на внутренный двор, откуда доносились звуки шагов солдат и бряцание стали их сабель. Посторонный шум доносился отовсюду.
Тем не менее, одно-два слова, которые были им услышаны через замочную скважину, прозвучали зловеще в его ушах. Он был знаком с головорезом Вирокком и знал, что такого человека следует опасаться.
Все же Майнард не испытывал страха за свою жизнь — он более опасался какого-либо другого серьезного наказания. Он полагал, что его будут держать в тюрьме, пока бунт не закончится, и тогда рассмотрят его дело, так что у военных не будет другого выхода, кроме как оправдать его. Он только был раздражен произволом и издевательством над собой, а также арестом, который он перенес. Майнард слабо был знаком с характером этого бунта, и совсем не был знаком с его «режиссурой».
По своему опыту честного вояки он не мог предположить, как далеко могут зайти эти франко-алжирские бандиты, в чьих руках он оказался.
Он был потрясен убийством — ибо иначе он не мог назвать это злодеяние — его товарища-заключенного. Тем не менее последний находился в определенных взаимоотношениях со своими убийцами, и Майнард не мог предположить, что подобное возможно и в отношени его самого. Кроме того, он был иностранец, и его никак не могли судить за политические убеждения. Он находился под защитой флага своей страны.
Однако защита флага не сработала, потому что в огне революции, среди таких отъявленных палачей никакие флаги не действовали.
У него было мало времени, чтобы успеть порассуждать об этом. В то время, как он был полон негодования зверской трагедией, только что развернувшейся перед ним, дверь его камеры распахнулась, и он был приведен в «зал суда».
— Ваше имя? — надменно начал допрос Председатель.
Майнард ответил, тем самым принимая условия игры.
— Страна?
— Я ирландец, британский подданый, если вам будет угодно.
— Это не имеет значения, месье! Мы все здесь равны, тем более в такое время. Мы не делаем
С искусством крючкотвора, умеющего плести сети лжи и напраслины, искусством, которое сделало бы честь любой белошвейке, офицер зуавов рассказал свою историю.
Майнард был поражен таким искусством лжи. Он с презрением отверг все эти обвинения.
— В чем же меня обвиняют, месье? — сказал он, обращаясь к суду. — Я не подтверждаю ваше право судить меня, тем более трибуналом на этом барабане. Я призываю вас приостановить это слушание. Я буду обращаться в Посольство моей страны!
— У нас нет времени для обращения в Посольство, месье. Вы можете подтверждать или не подтверждать наше право судить — это как вам будет угодно. Мы здесь судьи, и мы намереваемся довести этот суд до конца. Вне зависимости от вашего благородного разрешения.
Этот головорез даже пытался острить.
— Джентльмены, — продолжил он, обращаясь к другим членам «суда». — Вы выслушали обвинение и защиту. Вы должны решить, на самом деле виновен обвиняемый или нет.
Голосование началось с худого, словно больного цингой, младшего лейтенанта, исполнявшего роль секретаря суда. Это существо, словно заранее знало результат, произнесло:
— Виновен!
Зловещее это слово, без всякой тени инакомыслия, прокрутилось вокруг барабана и вскоре было заключено еще более зловещей фразой, произнесенной Председателем:
— Приговаривается к смертной казни!
Майнард вздрогнул, как будто в него выстрелили. И вновь он сказал себе:
— Может, все это мне снится?
Но нет, кровоточащий труп его недавнего товарища-заключенного, лежащий в углу двора, был более чем реален. Также достаточно серьезны были хмурые лица его судей, со взводом палачей, одетых в форму, стоящих в стороне и приготовившихся привести в исполнение смертельный приговор!
Всё вокруг говорило о том, что это не было ни сном, ни злой шуткой, — это было пугающей ужасной действительностью!
Не удивительно, что Майнарда охватил ужас. Не удивительно, что в час смертельной опасности он не мог не вспомнить эти слова, проникшие ему в самое сердце: «Я приду к вам на помощь! Я приду!» Не удивительно, что его взгляд с тревогой и надеждой был обращен к входной двери.
Но та, которая говорила об этом, пока не приходила. Даже если б она пришла, что бы она смогла сделать? Юная девочка, невинный ребенок, чем бы помогло ее заступничество перед этими беспощадными людьми, чьи помыслы были сейчас его убить?
Она даже не могла знать, где они его держали. На переполненной людьми, неистовой улице, или, спускаясь из дому, она, возможно, потеряла его из виду, и помощь от ее придет слишком поздно!
У него уже не осталось никаких надежд на ее появление. Никогда больше он не увидит ее в этом мире!
Мысль эта вызвала агонию. Она заставила его наброситься словно тигр на судью и обвинителя и дать волю гневу, бушевавшему в его груди.
Его речи вызвали лишь насмешки у беспощадных судей.