Жена фабриканта. Том 2
Шрифт:
– Это я всё сделал? Я дурак, – виновато пробормотал Петр. –Прости, я не хотел. В беспамятстве был, не соображал, – торопливо объяснял он. Он глядел на лицо Святослава преданными глазами, как глядит на хозяина наделавшая лужу маленькая собачонка.
– Чего ж не понять. Мы всё понимаем про ваше беспамятство, – с иронией протянул Жардецкий, – да только рука-то у меня, понимаешь, болит! А ведь сколько я для тебя, дурака, уже сделал! Ты сам-то понимаешь? Порой говорю себе, и чего ты с ним, Святик, возишься? Ведь не ребенок, взрослый мужик. Ты был вчера отвратителен. А все потому, что перемешал водку с цимлянским.
– За зеркало, поди, попросят заплатить, – неуверенно пробормотал Петр Кузьмич, думая, где раздобыть теперь денег.
– А как ты хотел? За всё надо, братец, отвечать, и за зеркало тоже, – заключил Жардецкий.
Петр взглянул на него, опустил голову и, обхватив ее руками, в отчаянии застонал. На какое-то время в комнате установилась гробовая тишина. Слышно было, как на стене тикают часы-ходики.
– Что? Совесть мучает? Это хорошо, что она тебя мучает, – ехидно заметил Жардецкий.
– Ты бы не ерничал, а лучше подсказал, где мне денег еще раздобыть?
– А то ты не знаешь…. Взять тебе их без нас, братец, неоткуда. Но это дело поправимо. Что ты сидишь, как дед на завалинке? Долго мне тебя еще ждать? – ответил Жардецкий. Он вытянул вперед свою левую руку и стал пристально изучать ухоженные ногти. Не удовлетворившись осмотром, поднялся и пошел к комоду. Достал несессер с маникюрными принадлежностями, и снова грузно плюхнулся на стул.
– Куда поедем-то? – деловито спросил Петр, поправляя одежду перед зеркалом.
– У тебя, братец, память, ну чисто как решето: вчера объяснили, а сегодня ты ничего уже и не помнишь, – с укоризной отозвался Жардецкий и вздохнул.
– Не ругайся, сделай уж одолжение, ты лучше напомни, – сказал Петр.
– Ну что с тобой делать, – вздохнув, ответил Жардецкий. Выждал паузу и торжественно объявил: – К Массари, к Дмитрию Николаевичу Массари!
Петр с недоумением взглянул на него.
– Позавчера же ездили. Сегодня зачем?
– Ну что ты заладил, зачем, да зачем…Ты разве не собираешься со своими долгами расплачиваться? – задумчиво поинтересовался Жардецкий.
– Но я же весной отдал тебе и Массари векселя и ценные бумаги, аж на семнадцать тысяч рублей! Вы оба заверили меня, что долги после этого считаются погашенным, – растерянно переспросил Петр приятеля.
– А зеркало? Лошади, которые ты в начале лета купил у Фирсова? Тебе брат денег дал и мы. Забыл? А Фирсов, между прочим, недавно заходил и спрашивал. Кстати, сколько ты ему еще должен?
– Меня обвиняешь, а сам тоже как будто не помнишь… У тебя же на квартире отдавал векселя в счет доли за лошадей, – напомнил Петр.
Жардецкий расхохотался. Лицо его покраснело от удовольствия.
– Эка! А зачем мне помнить о твоих долгах? Я чужих пустяков в голове не держу, – он с веселой усмешкой взглянул на Петра. – Сколько ты еще ему должен?
– За этих лошадей я лично тебе передал вексельных бланков на шестнадцать тысяч рублей. Это только часть долга. Мне брат Иван еще дал денег. А потом при Массари я еще попросил у Фирсова взаймы пять рублей, но он предложил мне дать только десять, потребовав с меня ещё один вексель на сумму триста семьдесят пять рублей от имени брата Ивана на имя купца Першина. Ты, Святик, и Массари посоветовали
– Купец Фирсов на прошлой неделе виделся с твоим братом Иваном Кузьмичом. Оказывается, твой вексель на триста семьдесят пять рублей, поддельный. Теперь Фирсов считает себя опозоренным в глазах купеческого сообщества и обещает в случае невозврата долга, обратиться в суд за принудительным взысканием, – объяснил Жардецкий.
– Но ты же прекрасно знаешь, я не брал этих денег, он дал мне только пятнадцать рублей в твоем присутствии! Вспомни же, Святослав! Прошу тебя, – воскликнул Петр, чувствуя, как противно похолодели ладони.
Жардецкий отрицательно покачал головой.
– Ну это с твоих слов, а Фирсов уверяет обратное: триста семьдесят пять рублей и плюс те пятнадцать, которые он тебе потом еще добавил.
– Но это же ложь! Ему ты поверил, а мне нет, – ошеломленно пробормотал Петр. Он чувствовал себя преданным.
Несколько мгновений Жардецкий изучающее глядел на него. После чего холодно напомнил:
– За всё надо платить, ты это знаешь. И за мой черный фрак, и за дорогие швейцарские часы, которые я тебе одалживал прошлой зимой… Помнишь?
Петр сглотнул застрявший сухой комок в горле и согласно кивнул. Он был раздавлен. Стоял, униженно опустив голову.
– Я знаю, что заслужил твое презрение, – выдавил он из себя наконец.
– Хм… Ну предположим, фрак ты мне потом вернул. Правда, он оказался грязный, и рукав был оторван. Мне пришлось отдавать его в починку и самому заплатить за ремонт, хотя это твоя вина. А вот швейцарские часы, память о моем отце и его подарок, которые я тебе одолжил по дружбе, а ты не вернул, да еще и без моего согласия заложил у Ашера, вот этого я тебе не могу простить! Я к нему пошел, думал, что успею их выкупить, но было уже поздно: они были в сломке . А эти часы мне были дороги, как никак, подарок моего покойного отца. Они и по деньгам дорогие. Да что тебе это объяснять, ты же не дурак. Я, кстати, заметил, что у тебя память на деньги, которые тебе одалживают, почему-то короткая. Но я подстраховался и взял за часы расписку. Где же она… а вот! – с этими словами Жардецкий пошарил в кармане жилета и вытащил оттуда какую-то бумажку, торжествующе помахав ею перед лицом Петра. – Узнаешь свою расписку?
– Нет. Дай-ка, я погляжу, – хмуро попросил тот. – Однако ты тогда обещался ее порвать…
– Не в моих принципах уничтожать ценные предметы. Да ты сам посуди! Как я мог тебе такое пообещать, если расписка должна храниться как музейный экспонат до тех пор, пока ее можно будет со спокойной совестью выкинуть в мусор, – напыщенно воскликнул Жардецкий. Он аккуратно свернул листочек и с ухмылкой спрятал его в нагрудный карман.
Петр задумался, потом с обидой заметил:
– Какой же я глупец! Поверил… Вы с Дмитрием воспользовались моим положением. А ведь я к вам искренне привязался, думал, вы мне товарищи, а оказывается…