Жена фабриканта. Том 2
Шрифт:
– Нет. Это ни к чему. В другой раз я бы, пожалуй, поехал. А сейчас нет, – помотал головой Петр.
– Хм, а почему не сейчас? Дело сделано, деньги в кармане. Можно развлечься…
– Поедем. Ни к чему это…
Массари хмыкнул и первый полез в остановившуюся возле них коляску.
– Завтра накуплю много рыбы и отнесу Стольбергу. Не знаешь, куда лучше поехать? – расспрашивал Петр дорогой.
– Откуда ж мне знать. Это ведь, не я беру рыбу у астраханских купцов, – с ухмылкой отвечал Массари, намекая на придуманную ими легенду. Он отвернулся и со скучающим видом поглядел в окно.
– Купи ему черной икры и побольше. Этому он точно обрадуется.
– Смею вам заметить, что с вашей стороны непорядочно за спиной так уничижительно отзываться о хорошем человеке, – бросил Петр, чувствуя себя униженным от брошенного в лицо издевательского намека на его болезненную зависимость.
– Почему, поясни, – спокойно прищурился Массари.
– Вы, Дмитрий Николаевич, привыкли судить о людях в унизительной и высокомерной манере. А господин Стольберг – порядочный и честный человек. По нему сразу видно, что имеет совесть. Это не он, а мы заявились в его дом и насочиняли с три короба. При нем вы себе не позволяли так ерничать… Вы относитесь к людям, как вам выгодно и в зависимости от того, могут ли они принести вам пользу, – в сердцах заключил он и замолчал. Ему не сразу удалось подобрать нужные слова, и он почувствовал, что окончательно запутался. Ему всегда было проще изъяснять свои мысли пером на бумаге, много раз поправляя и переписывая написанные фразы и предложения, достигая отточености слога. А когда приходилось пускаться в решительные доказательства, язык частенько отказывался ему повиноваться и закостеневал.
– Оставьте для других эти высокопарные художественные сентенции. В нашем случае они выглядят смешно. Вы, впрочем, тоже, – оскалился в ухмылке Массари.
– Когда вы хотите чего-то добиться, вам не смешно. А когда уже и использовали, как тряпку, то можно и выбросить. Так по-вашему получается? – возмутился Петр. Он был рад возможности выплеснуться своему накопившемуся раздражению и высказаться.
– Думайте, что хотите, мне как-то это все равно. И, кстати, зря за него заступаетесь и напрасно выслуживаетесь перед этим субъектом.. Уж он-то точно не оценит ваших стараний. У этого господина, смею напомнить, денег куры не клюют, в отличии от нас с вами. И чего ж тут плохого, что он с нами ими немножко поделился? Да, мы между прочим, просто прибегли при вашем, так сказать участии к небольшой уловке, чтобы этого добиться, – заключил Массари и весело подмигнул. Его начинала забавлять горячность Ухтомцева.
– Противно… Мы поступили подло, обманули хорошего человека, художника,– угрюмо пробормотал Петр спустя некоторое время.
– Да, да… мы такие дурные люди. Да и какой он художник? Обыкновенная посредственность, возомнившая себя гением. А как перед нами распинался. Наверно, хотел загнать нам свои картины втридорога. Но мы люди умные, не купились. Хм, постойте-ка! С чего это вы взяли, что он такой уж хороший? У него это что, на лбу написано? – с издёвкой поинтересовался Массари.
Петр сердито молчал.
– Поставить ногу в дерьмо и не испачкаться… Ну так, братец мой, не бывает. Любишь кататься, люби и сани возить, – заключил Массари и покровительственно похлопал Ухтомцева по плечу.
14
На следующий день рано утром Петр съездил в Гостиный двор, где накупил целый мешок рыбы: осетров, омуля, вяленой корюшки и черной
В десятых числах августа, во время отсутствия Жардецкого, он наконец-то решился вернуться домой и сбежал с квартиры Жардецкого. Вечером того же дня, задворками и чужими садами, огородами уже в темноте пробрался к родительскому дому. Пролез в как будто специально оставленную для него дыру в заборе и прошмыгнул к небольшому флигелю позади дома. Рядом с флигелем был дровяной навес. Там всегда стояла широкая лавка, на которой Петр и намеревался устроиться на ночь. Их дворовый пес Полкан, почуяв чужого, как призрак бесшумно и неожиданно возник перед ним из-за кустов и грозно зарычал. На ночь собаку отвязывали, чтобы стерег двор и дом.
Но узнав хозяина, Полкан заливисто обрадовано залаял.
– Ну будет тебе, будет. Ах ты, как распрыгался-то. Рад? Да? И я тоже рад, собака ты моя глупая, – ласково приговаривал Петр, отворачиваясь от пса, норовившего лизнуть хозяина в нос.
Петр присел на корточки и стал ласкать перевернувшегося на спину и задравшего лапы кверху Полкана. Пока он гладил мягкое теплое брюхо и чесал за ушами, притихший довольный пес блаженно жмурился, раскрыв пасть.
Загремел отворяемый засов. Полкан напрягся и повернул на шум морду. Петр вскочил и метнулся в густо растущие кусты сирени. На пороге флигеля выросла долговязая фигура Архипа, державшего горящий фонарь в левой руке. Он был бос, в распущенной исподней рубахе.
– Кто здесь? – настороженно спросил он в темноту.
– Я, – глухо вымолвил Петр Ухтомцев, выходя из-за кустов.
Казалось, Крутов видел его только вчера и ничуть не удивился его появлению. Прикрыв фонарь рукой, он спокойно и добродушно объяснил:
– А я на вас сразу подумал. Мы только вчера с бабами о вас говорили. А тут раз, и вы появились! Значит, будете жить богато. А вы, Петр Кузьмич, к нам теперь как? Насовсем или… – он не договорил.
– Насовсем.
– Ну, и правильно. Чего у чужих-то жить, когда свой дом простаивает, – согласно кивнул головой Крутов.
– Матушка дома?
– Нет. Как уехали на троицу в Архангельск, так до сих пор и не вернулись. Меня вот тоже с собой звали, да я не поехал. За домом-то надо кому-то присматривать. На баб нельзя положиться, – рассказывал Архип, светя впереди себя фонарем и уступая Петру дорогу к дому (к флигелю, куда?). Войдя, он достал из берестяного короба мягкие чувяки и подал их хозяину.
Петр снял сапоги, переобулся. Зачерпнул кружкой воды из ведра, припал с жадностью усталого путника, долго скитавшегося по раскаленной пустыне. В горле у него прояснело и посвежело, а грызущий внутренности червяк ненадолго притих.
Пока Крутов на скорую руку собирал ужин, он уселся за стол и осматривал родную обстановку. В горнице было тепло и привычно покойно.
– Я вам сейчас щец подогрею, – заботливо проговорил Архип. Он пошевелил кочергой разгорающиеся головешки, загремел ухватом, ставя в печь чугунок со щами.
Темнота за окном нависала, как тяжелая ночная портьера. В углу в круглом дубовом бочонке тянулся к окну огромный фикус.
– Ужинать буду подавать, готово, – проговорил Архип.
– Подавай, – кивнул Петр. Он сидел за столом и наблюдал, как Крутов передвигается по горнице, здоровой рукой вынимает из буфетных ящиков и расставляет перед ним столовые приборы, хлеб и кувшин с топленым молоком. Затем он ловким движением вытащил ухватом из печи горячий чугунок и поставил на стол. Сам уселся напротив, подождал и спросил: