Жена фабриканта
Шрифт:
– Ах, вот оно что! Стихи ты у нас сочиняешь, – скептически повторяла купчиха, – да, ты их уже столько насочинял, – что и не пересчитать! Говорю тебе, брось эту дурь. Пустым делом занимаешься, – со знанием дела уговаривает она.
– Не уговаривайте, не брошу. А будете настаивать, сниму себе квартиру и отделюсь от вас, – пугал маменьку Пётр.
Александра Васильевна вздрагивает. Ей не хочется отпускать слабохарактерного безвольного сына от себя, рассуждая про себя, что уж, лучше он будет у неё на виду, чем на улице, где его мигом погубит дурная кампания:
– Чего удумал! Да,
Порой, не дождавшись сына домой, она усаживается в коляску и отправляется на его поиски, объезжая известные ей злачные городские места. Найдя в каком-нибудь ресторане или трактире, она оплачивала за него счета и привозит домой обычно в полубесчувственном пьяном состоянии.
Не желая тревожить старших сыновей, до поры до времени ей удаётся скрывать от них свою беду. Она тихо надеется на бога, истово молится, ходит по дальним монастырям и церквям пешим ходом вместе с паломниками, однако избавлению сына от бесовского наваждения пьянства это не помогает.
Не ведала Александра Васильевна, что Петруша ее попал под дурное влияние преступников, промышлявших в Москве вымогательством, шантажом и воровством денег через поддельные векселя. Мошенники в первый же день знакомства с младшим Ухтомцевым, как только проведали, что тот родом из богатой купеческой семьи, к тому же имеет братьев-миллионеров, напоили и привезли его в одну из съемных квартир, где принялись играть с ним в карты на деньги.
С того дня так и повелось::: днем гулянки и пьянки, ночью – азартные игры. И чем чаще Петр гулял с привязавшейся к нему дурной кампанией, тем больше и сам понимал, что запутывается, отрезая себе возвращение к прежней жизни. А вскоре и таившаяся в его организме давняя наследственная тяга к алкоголю, подкрепляемая ежедневными возлияниями, дала о себе знать и быстро перешла в пагубную и болезненную страсть.
Осенью 1867 года матери удалось уговорить его поехать с Гаврилой Андреевичем в Воронеж к старшей сестре, в надежде, что тот, уехав из Москвы, отвлечётся от прилипчивых приятелей и от выпивки. Купчиха была бы уже и рада, если бы Пётр остался в Воронеже жить, но тот уже и сам не хотел….
Через два дня после приезда, Пётр тайком вытащил из кармана сюртука Гаврилы Андреевича, пока тот спал, наличные деньги и сбежал в Москву. Домой он не вернулся, а сразу же отправился к приятелю Жардецкому.
Поспешивший следом Гаврила Андреевич доложил купчихе о воровстве и исчезновении Петра.
– Как пить дать в Москве уже. Как сам думаешь? Больше негде. Эх, что же, ты… Как же так, – сетовала Александра Васильевна.
Стоявший перед ней Гаврила Андреевич только в смущении разводил руками и ворчал:
– Такая оказия вышла, голубушка. Сам не ожидал. Да, и кто мог подумать…Я ведь, его сидел в номере и ждал три дня. А, ну думаю, вдруг он домой воротится. Городничего просил искать.
– И что же?
– Не нашли нигде.
– Ну, ему, видать, возвращаться то не резон. И ко мне тоже не резон. Знает, что зажму его в кулаке, что и не пикнет. Теперь, пока все деньги не пропьет, не
– А вы его, как он вернется, – заприте в кладовой. И держите на хлебе с водой, – предложил честнейший Гаврила Андреевич.
– Кабы, могла, давно бы уже заперла. Так его ж туда, в эту кладовку ещё надобно и заманить…, – с сожалением вздохнула купчиха.
Перед рождеством, нагулявшись на стороне, Петр воротился домой.
К тому времени Москву сковали лютые морозы, и он вынужденно сидел дома, очевидно, и сам, в очередной раз устав от своих приятелей.
Проходя мимо дверей его комнаты, Александра Васильевна теперь все чаще видела склоненную голову сына, что-то быстро записывающего в ненавистную ей ту самую «стихоплётную» синюю тетрадку. Но теперь она напротив, с облегчением вздыхала при взгляде на эту самую тетрадку, и незаметно суеверно сплевывала через плечо, трижды стучала по дереву, крестилась, а потом подкравшись к нему со спины, незаметно крестила непутевого сына. Бедная мать смирилась с стихоплетством, и теперь даже надеялась, что это «пустяковое» занятие отвадит Петрушу от пьяных загулов.
После масленицы она отправилась с Гаврилой Андреевичем по срочному семейному делу в Тулу. Там должно было состояться судебное заседание о разделе наследства её бездетного старшего брата.
Пока матери не было, Пётр отбил молотком замок на новом дубовом сейфе в её комнате, и вытащил оттуда все имеющиеся деньги и ценные бумаги: вексельных бланков на 14 тысяч рублей, процентных бумаг на 12 тысяч рублей, в числе которых 7 банковских билетов на предъявителя по 500 рублей каждый. А также 12 билетов внутреннего с выигрышем займа. Деньги в количестве семи тысяч рублей лежали перевязанными в двух пухлых пачках. С похищенными деньгами Пётр скрылся из дома в неизвестном направлении.
Когда Александра Васильевна вернулась из Тулы и обнаружила развороченный новый сейф и пропажу денег, её чуть не хватил удар. Купчиха не могла поверить, что сын так подло мог поступить. Сгоряча она обвинила в случившемся Лукьяновну, прогнав со двора. Однако, уже на следующий день, опомнилась и послала за Лукьяновной мальчика. Когда та пришла, купчиха призвала всех домочадцев к себе и провела собственное расследование. Она выслушала каждого из них по очереди, заглянула каждому в глаза, и убедилась, что своровал деньги сын Пётр.
И как только она это поняла, её как будто окатило ледяной водой. Сердце матери как будто закаменело. Обняв Лукьяновну, она попросила у той прощения. Затем, приказав всем работникам уйти, обессилено опустилась перед иконостасом на колени и отчаянно зарыдала. А когда поднялась с колен, твердо поклялась перед иконами, что с этого самого дня ноги Петра больше в доме её не будет….
Часть вторая
В тот 1868 год, уже в начале мая, выехав из шумной Москвы, Ухтомцевы были в своем доме в деревне Дуброво Владимирской губернии. Цвели черемухи и вишни. Над деревьями летали шмели, и пригревало солнце. И цветущий сад окружающий дом, стал похожий на рай.