Жена фабриканта
Шрифт:
Вместе с управляющим они проехали несколько верст и успели объехать все дальние пашни. И вот теперь, с удовлетворением, возвращались обратно, вдоль темной кромки густого, по-весеннему гудящего и стремительно оживающего леса. Здесь тоже было его поле, засеянное рожью, подальше – поле с ячменем.
Все было уже сделано. И сделано хорошо. Во всем, чувствовались умные и надежные руки Бармасова. И оттого, что он увидел, Иван Кузьмич пришел в приятное расположение духа. За полезным для обоих разговором о ведении посевных работ, мужчины, неспешно поворотили лошадей ближе к полю.
Вспаханная земля пахла теплом и влагой. Когда Иван Кузьмич смотрел на парную, лоснящуюся, жирную
Вокруг ехавших людей, царила та самая буйная майская пора, когда на всех деревьях и кустах уже давно выглядывали наружу по-детски любопытные, влажные и терпкие зеленые листочки. На склоненных и легко качавшихся ветках берез, распустивших свои девичьи косы, вместе с молодыми листьями уже появились длинные желтоватые сережки. Свежая ярко-зеленая листва и трава неудержимо заполняли собой недавно оголенное в холодном зимнем сне окружающее пространство. Луговые травы и первые весенние цветы тянулись ввысь к синему небу и солнцу, в очередной раз, поражая человеческий глаз своей извечной и мощной жизненной силой. И вся земля, как-то вдруг и сразу оказалась покрыта сплошным ковром новой зелененькой травки, сквозь которую то там, то здесь виднелись многочисленные родинки-островки желтеющих одуванчиков и мать-и-мачехи. Здесь же, вдоль лесной кромки, также цвели черемухи. И ветер щедро разносил и раздаривал вокруг ее дурманящий и пряный запах.
Копыта лошадей утопали в сырой коричнево-рыжей вспаханной земле. Ехать было тяжело. Поэтому, всадники вновь выправили лошадей в сторону густого леса, который темно-зеленым ожерельем огибал свежевспаханное поле. Здесь, рядом с лесом, земля все же была тверже, неподатливей и упрямей.
По дороге Бармасов сдержанно, но красноречиво докладывал хозяину о том, сколько десятин земли уже засеяли яровой пшеницей, и сколько мешков из амбаров они уже выбрали. Вскоре надо было опять бороновать. Гречиху и ячмень, они решили в этом году сеять меньше, по причине их неурожая в прошлом году.
– Под картофель надобно бы еще вспахать пятьдесят десятин. А через день, другой – можно и сажать. Как думаешь, успеем управиться? – спросил у него Ухтомцев, приподымаясь в седле и вглядываясь вперед.
– Успеем, отчего не успеть, – бодро отрапортовал Михаил Яковлевич и услужливо переспросил:
– Поедем на заимку, Иван Кузьмич?
– Завтра. Сегодня дел хватит. Скажи, Михаил, сколько на заимке осталось бочек с дегтем? В августе я собираюсь с Егоровым на макарьиху. Если что нужно для хозяйства купить, принеси мне потребную ведомость. Чтобы не было, как в прошлом году: кинулись скотину от гнуса помазать, – а нечем. Твоя, ведь, была оплошность.
– Моя, я вины с себя не снимаю. Да, вы не извольте беспокоиться, Иван Кузьмич. В этот год уж я постараюсь: с внимания ничего не выпущу, за всем прослежу. Истину говорю, – ответил Бармасов и истово перекрестился. – Завтра же пересчитаю бочки, и доложу, – он замолчал для пущей важности, потом так вздохнул, будто гору сдвинул:
– У меня, в вашем хозяйстве все учтено. Но я все равно все снова проверю, как вы велите. И отдам вам потребную ведомость. А вы уж, тогда, сделайте милость, все и купите. Лады? – заискивающе поглядел он на хозяина.
– Ну, добро, коли ты все давно учел. Но все же пересчитай и принеси мне еще бумажку для моей бухгалтерии, –
– А, что Михаил Яковлевич, прижился твой сын на заимке? – спросил Ухтомцев про младшего сына Бармасова, поступившего прошлой зимой на работу на скотный двор.
– Прижился, а как же! Он у меня парень работящий. Исправно работает, горькую не пьет. Опять же, находится под отцовским приглядом. Ежели, что надо, так я ему и сам подсоблю и прослежу, чтобы все было точно исполнено. Так что, не извольте беспокоиться! Да, и места на дальней, сами знаете какие? Травные и кормильные для любой скотины – хорошие. Поди, плохо? Знай – лежи себе на солнышке и стереги скотину! – одобрил сыновнее место работы Бармасов.
– Пускай работает. Хозяйский харч и спать – есть где. Да, еще и деньги получит, за то, что смотрит на облака…, – в шутку сказал Ухтомцев и улыбнулся, искоса поглядев на своего управляющего. – Заплачу за работу, как договорились. За трудодни и за новых телят, к Покрову! Сам посчитаешь ему количество трудодней и скажешь. Но, смотри, не соври. Не люблю этого. Ведь, могу и проверить. А ежели, телочки хорошие, то и денег побольше получит. По рукам, Михаил Яковлевич?
– Премного благодарствую! Я всегда согласен на хорошее предложение, – обрадовано отозвался тот. «Чего зря хозяину прекословить? Любой хозяйской подачке радоваться надо, а не нос от нее воротить. Еще спасибо, что хозяин расщедрился, да сынка-балбеса, на работу пристроил. А то, ведь, мог, кого и из пришлых нанять. Много их тут по осени околачивалось, в поисках работы,» – между тем рассуждал про себя Михаил Яковлевич.
Работа на скотной заимке и впрямь, была несложная. Нужно было только аккуратно и прибыльно пасти коров и овец, следить, чтобы они не болели, хорошо доились и нагуливали свои круглые бока.
В пяти верстах от хозяйского дома, в месте, отдаленном от человеческого жилья у фабриканта была своя скотная заимка. Где скотники держали табун лошадей в 20 голов. Было там также 15 голов породистых коров и примерно столько же и овец. Все они тоже попадали теперь под присмотр сына Бармасова Якима. А вот свиньи, козы, четыре дойные коровы и куры – так те держались на главном хозяйском поддворье, в теплом хлеву.
Скотины в хозяйстве водилось вполне достаточно, чтобы кормить не только собственную семью и родню круглый год, но и продавать излишки молока и мяса на ярмарках в Москве и во Владимире. И это тоже было заботой Бармасова и двух приказчиков из местных, нанятых для подмоги. Те проживали в соседней деревне и приезжали в хозяйский дом, с оказией или по делам, следуя с обозами с ткацкой фабрики на Москву и обратно. У приказчиков водились собственные избы с крестьянским крепким хозяйством и большими семьями. Это были обремененные земельными наделами крестьяне, которые на время отсутствия управляющего и по его приказу обязаны были преимущественно поздней осенью и зимой заезжать в хозяйский дом и приглядывать за оставленным без присмотра подворьем.
Впереди всадников на середине поля тащились три мужика. Каждый шел по своей полосе за тяжелым двухколесным деревянным плугом-сеялкой, впряженными в пару быков, третий шел без плуга, рядом по ровно вспаханной борозде. Держал перед собой сито и, уверенным размашистым движением, разбрасывал вокруг себя зерно. Мешки с зерном, приготовленным для посева, лежали возле распряженной телеги, с края поля. Рядом с телегами наваленными как попало лежали деревянные бороны.