Жена изменника
Шрифт:
Потом он убрал шаль, осторожно вымыл Марте лицо и шею, одной рукой поддерживая затылок, а другой водя по ее птичьим ключицам и более загорелой коже над корсажем. Вода капельками скатывалась между грудей, застревая у ребер, как живая, и Марта вспомнила, что надо дышать. Руки, бессмысленно лежавшие по бокам, были подняты и вымыты, пока подушечки пальцев вновь не побелели.
Умывая, Томас тихо утешал Марту по-валлийски, а затем произнес по-английски:
— Даниэль сказал, что вы с хозяйкой поссорились и что он на время отослал тебя к отцу.
— Томас, — прошептала Марта, — я по неосторожности открыла Даниэлю...
Он повернул ее лицо за подбородок так, чтобы их глаза встретились:
— Марта, Даниэль знает, кто я такой. Давно знает. Он один из многих, кто решил
Марте стало стыдно, что она считала Даниэля человеком слабым, а он, оказывается, подвергает себя и свою семью такому риску — ведь их могут заключить в тюрьму и даже казнить.
— А он сказал что-нибудь еще? — спросила она. — Объяснил, почему отослал меня?
Томас покачал головой:
— Кроме перебранки с его дорогой женой? Только сказал, что он дает тебе время подумать, какую жизнь ты готова избрать.
Томас медленно провел пальцем по ее выступающей ключице.
У Марты словно камень с души свалился, когда она поняла, что Даниэль ничего не рассказал Томасу про красную книжечку. Опустив голову, она протянула Томасу пустые ладони, как нищие просят милостыню, чтобы показать, что она ничего не принесла с собой, ибо у нее ничего нет. Томас с силой прижал ее голову к своей груди, потом взял на руки и понес в укромный угол самого дальнего стойла. Там только что настелили сено, пахнущее зеленью и прелью прошедшего лета. Он сел, прислонившись спиной к стене, и притянул Марту к себе. Его движения были скованные, осторожные, он нежно целовал ее, пока Марта, почувствовав, что ее охватила любовная горячка, не прижала свои губы к его открытому рту. Она верхом села к нему на колени, понимая, что его немалый вес будет слишком тяжел для нее, и помогла ему поднять свою юбку и нижнюю рубашку, которые легли вокруг них серым занавесом. Прижав его руку к своей груди, она заставила себя остановиться и прислонилась лбом ко лбу Томаса, внимательно всматриваясь в его лицо широко открытыми глазами. Не было никаких произносимых шепотом просьб или любовных объяснений, чтобы оправдать то, что они делали, лишь на лице Томаса появился немой вопрос, и она ответила: «Да, да!» — еще плотнее прижавшись к его бедрам.
Он крепко обхватил ее руками, так что от его сильных объятий чуть сдвинулись ее более мягкие нижние ребра, и потянулся, чтобы расстегнуть свои короткие штаны. Целуя, он больно укусил ее нижнюю губу, как будто хотел отвлечь от другой боли — боли, с которой разорвется тонкая плева, на мгновение натянувшись, как брюшко серебристой форели, разодранное колючей приманкой.
Потом боли почти не было, было лишь ощущение постепенного умирания, когда кровь приливала к коже, словно клад, поднятый со дна какого-нибудь северного моря. Марта чувствовала, как на ее руках и бедрах появляются следы от сжимающих ее пальцев и как горит кожа от небритой щетины. Но она только крепче обвила руками его шею, сливаясь с ним и обещая носить на своем теле все эти нечаянные синяки как стяга нового государства.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В доме становилось темно, закатное небо покрылось недолговечными огненными полосами чистого красного цвета, не сулившими ничего хорошего. Джордж Эфтон, чье лицо криво отражалось в треснутом окне большой комнаты, еще раз выглянул во двор, но никого не увидел. В собственном отражении он рассмотрел широкие полосы
Он вновь присел на корточки у очага и стал осторожно подкладывать в слабый огонь мелкие сухие прутики, чтобы дым из трубы шел незаметной тоненькой струйкой. Его дело было ждать, он это знал, но часы, проведенные в одиночестве, совсем измотали парня, и даже руки, державшие ковш, задрожали так, что расплавленный свинец капнул на пол. Несколько часов Джордж наполнял пулелейки, и рядом уже лежала небольшая горка примерно из двадцати охлажденных мушкетных пуль, готовых к обработке.
Остановив дрожь в руках, он аккуратно залил свинец в лунки, хотя из-за играющих теней сделать это было непросто. Поставил ковш у очага, а пулелейки немного в стороне. Потом, взяв нож, вынул из горки пулю и стал выравнивать ее поверхность, очищая от выступающих кусочков свинца. Голод не давал ему покоя. Запас мяса и хлеба истощился, и желудок больно сводило — с утра в нем не было ни крошки. Чтобы отвлечься, Джордж попробовал по привычке затянуть песенку. Он всегда бубнил себе под нос какой-нибудь мотив, особенно когда чего-нибудь боялся или был чем-то встревожен, и это бесконечно раздражало нанявшего его человека.
Шерстяную шапку Джордж натянул на самые уши, чтобы волосы, образовав неровную кайму над глазами, еще больше скрыли его лицо. Он с тоской подумал о том, что хорошо бы утащить кусочек хлеба из оставшегося запаса. Дом, где он развел огонь, был брошен семьей, бежавшей от оспы, и в чулане не осталось даже горсточки муки. Кроватей тоже не было, как и одеял. Пусто. Но с другой стороны, именно поэтому его и выбрали: брошенный дом, скрытый густыми деревьями и папоротником, с крепкой крышей и исправным дымоходом. А что самое главное — отсюда можно было пешком дойти до жилища валлийца. Вспомнив, что пора проверить остывающие пулелейки, Джордж повернулся к очагу и тут же почувствовал сзади легкое дуновение и шорох.
Развернувшись, он увидел темную фигуру, проскользнувшую в комнату через порог.
— Господи! — воскликнул он и, потеряв равновесие, шлепнулся на пол.
В открытых дверях стоял Брадлоу — в дверях, которые Джордж сам и смазал, чтобы не скрипели.
— Я тебе, парень, говорил, чтоб ты был начеку, черт тебя побери! — Когда Брадлоу произносил эти слова, стало заметно, что у него не хватает двух верхних зубов. Широким шагом он подошел к огню и прислонил ружье к стенке. — Говорил или не говорил?
Джордж кивнул и подвинулся, пропуская Брадлоу к очагу. От него пахнет впавшим в спячку животным, подумал Джордж, — такой теплый, немного прогорклый запах. Брадлоу наклонил голову, давая понять, что хочет есть, и Джордж, обрадовавшись, что появился повод уйти из-под взгляда этого человека, направился к клеенчатому мешку и вынул остатки еды. Хорошо, что он подавил в себе желание немного поесть самому. Брадлоу заметил бы, и теперь ему пришлось бы несладко.
Сняв куртку и вытерев грязные руки о засаленные краги, Брадлоу оторвал кусок хлеба и сбоку засунул его в рот. Его верхняя губа была рассечена надвое во время драки, унесшей и передние зубы, и у него появилась привычка рассеянно просовывать кончик языка в эту щель, как делают спаниели.
Брадлоу рассказал Джорджу о стычке, в которой он был вынужден принять участие по приказу индейцев абенаков, захвативших его в плен. Воины этого большого племени решили внезапно напасть на охотничий отряд ирокезов. Все произошло за час до рассвета. Стычка длилась меньше четверти часа, но была на редкость кровавой. Брадлоу ударил ножом молодого воина, когда тот спал, но удар пришелся мимо смертельной точки, и руки индейца метнулись к лицу Брадлоу, чтобы вырвать ему глаза. Тогда Брадлоу схватил соперника за горло и начал сжимать его все сильнее и сильнее, несмотря на то что человек, лежавший под ним, принялся бить камнем прямо ему в лицо. Брадлоу почувствовал, что ему выбили зубы. Он глотал кровь, а вместе с кровью проглотил и кусок губы, но рук не разжал, пока у ирокеза не сломался хрящ трахеи, после чего тело индейца безжизненно повисло в его руках.