Жена нелегала
Шрифт:
— У кого это у них? У предателей? — не удержался Данилин.
Николай Иванович снова посмотрел внимательно, сказал четко, раздельно и громко:
— Это Пеньковский был предатель. А Филби высокоидейный наш помощник. Англичанин, верный идеям марксизма и Советского Союза.
После этого Данилин не знал, что еще и сказать. Предложил:
— Еще чайку, может быть?
— Нет, спасибо, — отвечал Николай Иванович.
«Выпить небось хочет, но ведь ни за что не признается!» — подумал Данилин, а вслух сказал:
— Вам, наверно, Миша, рассказывал, какое мы странное письмо из Англии получили.
Николай Иванович сделал небрежный
— Вот, взгляните, — решился Данилин и протянул Николаю Ивановичу письмо. — Вы же по-английски читаете?
Николай Иванович секунду поколебался, потом все-таки осторожно взял письмо в руки, надел очки. Стал читать. Лицо его при этом оставалось совершенно невозмутимым. Дочитал до конца. Аккуратно положил его на кухонный стол. А потом вдруг резко встал и направился к двери, на ходу натягивая пальто. Обернулся в прихожей, что-то пробормотал. То ли до свидания сказал, то ли еще что-то.
И хлопнул дверью.
— Погодите, погодите минуту! — закричал ему вслед Данилин. Но что было толку кричать. Того уже и след простыл.
11
Ольга была одного роста с Данилиным, а когда надевала каблуки, то становилась выше него. Вот в чем было дело. Вернее, нет, дело было совсем не в этом, а в том, что однажды, в самом начале, она сказала ему: «Имей в виду, я прилепляюсь очень крепко. Если что — отдирать больно будет». — «Кому больно?» — зачем-то спросил Данилин. «Всем», — сказала она, и у нее вдруг стало такое особенное выражение лица… у Данилина даже похолодело внутри. Но он виду не подал, даже, кажется, засмеялся, хоть и не очень натурально.
Когда Ольга злилась, ее большие карие глаза вдруг делались меньше, ноздри раздувались, а подбородок как будто выдвигался вперед. Данилин несколько раз собирался сказать ей: «Не сердись — тебе не идет». Но не решался, опасаясь, что это лишь спровоцирует еще более высокий градус язвительности и раздражения.
Вот и сейчас она сидела напротив Данилина в его кабинете, заложив одну умопомрачительную ногу за другую, и язвила:
— Я вообще не могу понять: что ты в ней находишь? Нос длинный, задница оттопыренная…
Данилин поморщился, сказал:
— Давай не будем об этом, а?
Но куда там! Сбить Ольгу с избранного пути было невозможно.
— Ноги кривоватые, прямо скажем… Всего-то и есть что глаза серые, да и то…
Не остановится, с тоской думал Данилин, пока весь список не будет оглашен: и что Таня зануда, и вообще дура, кроме театра своего ничего не знает и не понимает, но при этом она неудавшаяся, закомплексованная актриса. Что ничего особенного в ней нет и что Татьяна нужна ему, Данилину, не для нормальных сексуальных отношений, поскольку удовлетворить она его не может, а для чего-то другого…
Данилин сидел и слушал привычный уже набор злых слов и думал, что, как ни странно, почти во всех этих определениях есть некая доля истины. Боковая и непрямая, но есть. Таня действительно человек оригинальный, можно сказать, странный, ни на кого не похожий. Но это для Данилина скорее плюс, чем минус. Из-за этого, наверно, он к ней и привязан так сильно, что никакая страсть не может эту цепочку разорвать. И, кстати, не только он, Данилин, изюминку эту в Тане видит. Всегда она пользовалась успехом у мужчин…
Одержимость
Эта же традиция древняя, священная: главреж все равно что феодал, что сеньор, имеющий право первой, да и всякой другой ночи в своем владении! Чуть ли не впервые такой облом случился с ним, с тех пор как его назначили главным режиссером. Чем больше Татьяна сопротивлялась, тем более он распалялся, даже расстраивался, это просто становилось уже делом принципа и опасного прецедента. Подрыв устоев, да и только! Дело едва не дошло до изнасилования в рабочем кабинете главного — ему все казалось, что Татьяна просто кокетничает, жеманится, цену себе набивает. Ну и надо поднажать еще чуть-чуть, и все будет в порядке.
В процессе этого эксперимента Татьяна сначала дала главрежу оплеуху, а когда она не помогла, врезала ему коленкой между ног так сильно, что тот чуть в больницу не угодил. Неделю ходить нормально не мог. Но от Татьяны отстал. Даже улучил момент, прихромал к ней в коридоре, прошептал: «Извините меня, это больше не повторится». Но смотрел при этом в сторону — видно, не раскаялся, а просто боялся огласки. И можно было не сомневаться: будет Тагьяну при любой возможности гнобить и задвигать, в театре ей ничего не светит. Таня могла бы устроиться куда-то еще, но случившееся отбило у нее охоту к актерской карьере. И, наверно, какие-то комплексы после этого всего остались. Жаль — актриса получилась бы гениальная. А теперь лишь театровед и доцент ГИТИСа. Но есть и свои плюсы: Таня вспомнила английский, который учила вместе с Данилиным в спецшколе, стала читать Стоппарда и Олби в оригинале, занялась влиянием Шекспира на русский театр. И сама стала пьесы пописывать, психологические триллеры, хоть и без особого успеха. Ей друзья объясняли: или уж триллер, или психология. А для того и другого вместе в России пока аудитории нет. Таня работала над собой, пыталась понять, для чего в России аудитория есть. Штудировала «Совершенно секретно», поражая иногда Данилина историями про наемных киллеров и головоломные финансовые схемы. По части осведомленности в таких делах дала бы сейчас Ольге сто очков вперед, между прочим.
Ну а насчет недостатков фигуры и прочего — тоже сильно преувеличено, хотя опять же небольшая доля истины есть.
Так размышлял Данилин, как всегда, не зная, как себя вести в таком случае — резко Ольгу оборвать? Запретить ей подобные разговоры? Вроде бы так должен поступить порядочный человек. Но разве он, Данилин, перед Ольгой не виноват? Разве не поклялся он, после того как они расстались, быть с ней терпеливым и внимательным, безропотно сносить мелкие и крупные уколы и так далее? И принимать их как вполне заслуженное наказание? Тем более что работать вместе надо и даже, может быть, газету вместе спасать…