Жена по призванию
Шрифт:
– М-да? – изогнул брови Руперт. – То есть ты любишь такие игры? Хочешь – устроим?
– Только если привязан будешь ты, – мило улыбнулась наемница.
– Никаких проблем, но только при условии, что ты не станешь при этом отлынивать, – невозмутимо откликнулся Руперт.
– А это как получится, – уклончиво ответила Нэт.
– Тогда перебьешься.
Он развел руками, а затем облокотился о спинку кресла и раздраженно спросил:
– Так зачем ты сюда притащилась? Говори быстрее, у меня много дел.
– О да, это мы уже поняли! – язвительно воскликнула Нэт.
Я неловко переступила с ноги на ногу.
– Виконтесса, надеюсь, вы понимаете, что к вам мои слова не имеют никакого отношения? – уточнил Руперт, повернувшись ко мне, но тут же с упреком покосившись на наемницу.
– Догадываюсь, – пробурчала я.
Я не лгала. Ситуация хоть меня и смущала, но не выбивала из колеи настолько, как
– Между прочим, мы с виконтессой действительно пришли к тебе по делу, – заявила Нэт. – Мы уполномочены сообщить, что план действий по возвращению королевского письма готов. И мы можем посвятить тебя в его детали – если, конечно, ты не слишком сильно занят делами.
Она многозначительно подняла брови.
– Ну так давай выкладывай, – отозвался Руперт, одновременно пододвигая мне стул.
За день до намечающегося торжества в загородном доме брезийского посла Эльвара лер Донна жизнь била ключом. Хотя до дня рождения посла и оставались еще целые сутки, на хозяина особняка, равно как и на всех его домашних, навалилось несчетное число приготовлений. Праздник в узком кругу гостей был делом нешуточным. С утра послу и его супруге пришлось провести уйму времени в обществе портных, а также разбирая почту, состоявшую из поздравлений, подарков, благодарностей за полученные приглашения, вынужденных отказов от приглашений, сопровождаемых развернутыми сожалениями, и конечно же обычных писем скорее политического, нежели личного содержания. Тем временем во всем доме проводилась генеральная уборка, а ближе к вечеру на кухне приступили к приготовлению некоторых блюд. По большей части жарить, варить, тушить и печь повару и его многочисленным помощникам предстояло завтра, однако кое-что можно и нужно было сделать загодя: к примеру, замариновать мясо. Так что невероятно вкусные запахи плыли по дому уже сейчас, дразня нос и предупреждая о том, что назавтра ожидание пиршества станет еще более невыносимым.
Из полного суеты, запахов и неизбежной во время уборки пыли дома многие старались по мере возможности выбираться во двор. Здесь тоже царила суета: слуги выбивали ковры, таскали воду, а также разгружали многочисленные телеги с подарками, продуктами, винами и прочими товарами. Зато во дворе у обитателей особняка появлялась возможность превосходно провести время, отдохнуть и развеяться, поскольку именно сюда сходились артисты и музыканты, стремившиеся выступить на завтрашнем мероприятии. В дом этих людей пока не допускали, а во дворе их выступления внимательно смотрел и слушал церемониймейстер, который и принимал затем решение о том, кому из них предоставить кров, еду и приглашение на работу.
Среди готовящихся выступить музыкантов зрительницы женского пола не могли не отметить необыкновенно обаятельного молодого человека со светло-русыми волосами, узкой бородкой и харизматичной улыбкой. Когда же настала очередь юноши и он запел, аккомпанируя себе на лютне, наблюдательницы и вовсе были сражены наповал. У певца оказался необыкновенно приятный голос, а артистичность исполнения придавала достоверности столь удачно избранному им романтическому образу.
Королевну трубадур полюбил когда-то. Он ей песни посвящал, он лишился сна. Были парню не страшны стражи и солдаты, Ведь ему была нужна именно она. Серенады распевал ласково и нежно, Всюду следовал за ней, ждал вестей в саду. И откликнулась она – это неизбежно – На его горячий пыл, на свою беду. Переписывалась с ним две недели кряду. Ей, сгоравшей от любви, стали немилы Соболиные меха, пышные наряды, Разговоры при свечах, людные балы. И, одевшись в первый раз скромно и неброско, Попрощавшись с соловьем, садом и дворцом, Дева села второпях в крытую повозку И пустилась колесить вместе с молодцом. Только стала замечать (поначалу робко, О, покуда время шло, было все ясней), Что безвкусна для нее сельская похлебка И постель из колких трав – вовсе не по ней. Утомилась – нетуОбраз несчастного трубадура быстро переплелся в представлении слушательниц с образом самого исполнителя. На словах: «Кто придумал про мужчин, что они не плачут?» – многие из девушек приложили к глазам платочки. Уж очень тоскливым был в этот момент взгляд поющего, уж больно трогательное и уязвимое выражение приняло его лицо.
Среди наиболее внимательных слушательниц были не только служанки, но и хозяйка дома, супруга посла. Сорокадвухлетняя Беатриса лер Донн была пышнотелой блондинкой с пухлыми губами и томным взглядом. Дослушав песню, она кокетливо промокнула платком сухие глаза и сделала знак церемониймейстеру. Тот почтительно кивнул и сообщил певцу, что он приглашается выступить на завтрашнем приеме.
Удачливого музыканта незамедлительно проводили в служебное крыло, где находилась предоставленная ему до завтра комната. Однако же в скором времени он снова появился во дворе и, завидев Беатрису, устремился прямиком к ней.
– Госпожа лер Донн, я бы хотел поблагодарить вас лично, – произнес он, проникновенно заглядывая ей в глаза. – Ведь, как я понимаю, именно вам я обязан оказанной мне честью.
Супруга посла с удовольствием встретила взгляд певца.
– Вам непременно представится такая возможность, – негромко сказала она. – В более позднее время.
И, многозначительно улыбнувшись, направилась по своим делам. Музыкант смотрел ей вслед. На его губах все еще продолжала играть не менее многозначительная улыбка. Однако думал он о чем-то другом.
Надолго возвращаться в выделенную ему комнату певец не стал. Он только прихватил свою лютню и вновь устроился во дворе. Присел на край ступеньки и принялся настраивать струны. Не успел он закончить свое занятие, как внимание толпившихся поблизости слуг привлекло другое, весьма неординарное зрелище. После непродолжительных переговоров с охранником на территорию особняка вошли двое. Первым шагал молодой темноволосый мужчина. Крепко сложенный, широкоплечий, он шел, высоко держа голову, и что-то в его походке и взгляде было непривычным, выделялось на общем фоне, будто он приехал из очень далекой страны. Он и одет был необычно: широкие черные брюки, черная же рубашка нестандартного покроя с глубоким узким вырезом, доходящим чуть ли не до самого живота, и поверх нее – кожаный жилет.
Еще большее внимание, однако, привлекала следовавшая за ним женщина. Молодая, хотя, кажется, немного старше своего сопровождающего, высокая и стройная, она обладала роскошными золотисто-рыжими волосами. Ее одежда была совсем уж странной для женщины. Широкие брюки, очень похожие на те, что носил шагавший впереди мужчина, и, напротив, узкая, облегающая рубашка. Впрочем, может, это была и не рубашка; никто не был уверен, как правильно назвать столь вопиющее безобразие. Зато все видели, что оно, безобразие, обладает до неприличия короткими рукавами, а также оставляет неприкрытым низ живота, выставляя на всеобщее обозрение полоску белой кожи. Однако самым бросающимся в глаза было даже не одеяние женщины, а надетые на ее руки кандалы, равно как и железный ошейник у нее на шее. К нему крепилась цепь, второй конец которой и держал в руке мужчина.
Не доходя нескольких шагов до ведущих в дом ступеней, мужчина предельно вежливо, с ярко выраженным иностранным акцентом, осведомился, где он может увидеть господина посла. Ему предложили подождать; к послу поспешили с донесением сразу несколько заинтригованных слуг. Вскоре тот самолично вышел во двор. Официальный представитель Брезии был солидным мужчиной среднего роста, с короткими темными волосами, зачесанными так, чтобы скрыть лысину, и весьма заметным брюшком. На следующий день ему исполнялось сорок четыре года.