Жена путешественника во времени
Шрифт:
Она сгибает руку и прижимает к себе, закрывая второй рукой:
– Не снимай. Больно будет.
– Я осторожно. – Крепко хватаю ее за руку.
Альба начинает скулить, но я действую решительно. Медленно разгибаю ее руку, осторожно отлепляю пластырь. Красное место прокола в середине бордового синяка.
Альба говорит:
– Больно, не надо.
Я ее отпускаю. Она приклеивает пластырь обратно и смотрит на меня в ожидании.
– Альба, а ну-ка сбегай, позвони Кимми и спроси, не хочет ли она приехать на ужин?
Альба
– Поверить не могу,– наконец произношу я.– Как ты мог?
– Мне пришлось,– отвечает Генри. Голос очень тихий. – Она… я не мог оставить ее по крайней мере без… Я хотел дать ей фору. Чтобы Кендрик мог работать, работать для ее блага, просто на всякий случай.
Подхожу к нему, стаскиваю галоши и резиновый фартук и склоняюсь над столом. Генри наклоняет голову, свет падает на его лицо, и я вижу морщины, пересекающие подбородок, вокруг рта, у глаз. Он еще больше похудел. Глаза ввалились и стали огромными.
– Клэр, я не сказал ей, зачем это. Ты сама скажешь, когда… придет время.
– Нет, – качаю я головой. – Позвони Кендрику и скажи, чтобы прекратил.
– Нет.
– Тогда я сама.
– Клэр, не надо…
– С собой, Генри, ты можешь делать все, что хочешь, но…
– Клэр!
Генри выдавливает мое имя сквозь стиснутые зубы.
– Что?
– Все кончено, ясно? Я кончен. Кендрик сказал, что ничего не может для меня сделать.
– Но…– Замираю, чтобы переварить то, что он сказал.– Но тогда… что случится?
– Не знаю,– качает головой Генри.– Возможно, то, что мы думали, и правда… случится. Но если случится это… я не могу оставить Альбу, не попытавшись… О Клэр, просто позволь мне это сделать для нее! Может, это не сработает, может, она никогда этим не воспользуется – может, ей понравится перемещаться во времени, может, она никогда не потеряется, не будет голодать, ее не будут арестовывать, преследовать, насиловать, избивать, но что, если ей это не понравится? Что, если она захочет быть нормальным ребенком? Клэр? О Клэр, не плачь…
Но я не могу остановиться, я стою и рыдаю в желтый резиновый фартук, и наконец Генри поднимается и обнимает меня.
– Клэр, это не значит, что это обязательно случится, – тихо говорит он. – Просто я хочу подстраховать ее. – Я чувствую его ребра через футболку. – Ты позволишь мне хоть это ей оставить?
Киваю, Генри целует меня в лоб.
– Спасибо, – говорит он, и я снова начинаю плакать.
ГЕНРИ: Теперь я знаю, какой будет конец.
Я окажусь в долине ранним осенним утром. Будет облачно и прохладно, на мне – черное шерстяное пальто, ботинки и перчатки. Это день, которого нет в
Вдалеке выстрел рассечет сухой холодный воздух. Это сезон охоты на оленей. Где-то там люди в ярко-оранжевых костюмах будут сидеть, ждать, стрелять. Позднее станут пить пиво и есть сандвичи, которые им дали с собой жены.
Поднимется ветер, пробежит через фруктовый сад, срывая ненужные листья с яблонь. Резко захлопнется задняя дверь Медоуларк-Хауза, и появятся две крошечные фигурки в светящихся оранжевых костюмах с одинаковыми ружьями. Они подойдут ко мне, к поляне. Это Филип и Марк. Меня не увидят, потому что я прижмусь к высокой траве, в темноте, неподвижное пятно на фоне бежевого и жухлого зеленого цветов. Где-то в двадцати ярдах от меня Филип и Марк свернут с дорожки и пойдут к лесу.
Остановятся и прислушаются. И услышат прежде, чем я: шорох, шатание, что-то большое и неуклюжее, белое – может, хвост? И оно пойдет ко мне, к лугу, Марк поднимет ружье, тщательно прицелится, нажмет на курок, и…
Будет выстрел, вопль, человеческий вопль. И пауза. И потом: «Клэр! Клэр!» И больше ничего.
Я секунду посижу, не думая, не дыша. Филип побежит туда, и я побегу, и Марк, и все мы столкнемся у одной точки.
Но там ничего не будет. Кровь на земле, блестящая и густая. Прижатая сухая трава. Мы будем смотреть друг на друга над лужей крови. Мы еще не знакомы.
В своей постели Клэр услышит крик. Она услышит, как кто-то зовет ее, сядет, сердце будет часто биться в груди. Побежит вниз, за дверь, на поляну, в одной ночной рубашке. Увидит нас троих, замрет, ничего не понимая. За спинами ее отца и брата я прижму палец к губам. Когда Филип пойдет к ней, я повернусь, уйду в безопасность фруктового сада и буду смотреть, как она дрожит в объятиях отца, а Марк будет стоять рядом, нетерпеливый и озадаченный, с гордой мальчишеской щетиной на щеках, и смотреть на меня, как будто пытаясь вспомнить.
И Клэр посмотрит на меня, я помашу ей рукой, и она уйдет с отцом домой, и помашет рукой в ответ, худенькая, в развевающейся ночной рубашке, как ангел, и будет становиться все меньше и меньше, исчезая вдалеке, и исчезнет в доме, а я останусь стоять над маленьким политым кровью местом и буду знать: где-то там я умираю.
ЭПИЗОД НА ПАРКОВКЕ НА МОНРО-СТРИТ
ГЕНРИ: Холодно. Очень, очень холодно, я лежу на снегу. Где я? Пытаюсь сесть. Ноги замерзли, я не чувствую ступней. Я на открытом пространстве, ни домов, ни деревьев. Сколько я уже здесь? Ночь. Опасаюсь машин. Встаю на четвереньки, смотрю вверх. Я в Гранд-парке. Темный и закрытый, в нескольких сотнях футов по чистому снегу, стоит Институт искусств. Прекрасные здания Мичиган-авеню тихи. Машины несутся по Лейк-Шор-драйв, фары прорезают ночь. Над озером – тонкая полоска света; скоро рассвет. Нужно выбираться отсюда. Нужно согреться.