Жена самурая
Шрифт:
Наоми согласно кивала в такт его словам. Ее муж во всем был прав — отвратительная, раздражающая черта. Может, она и впрямь поправится быстрее, если уедет?
— Ты останешься один.
— Я справлюсь.
Затылком она почувствовала его усмешку.
— Я хочу, чтобы ты снова улыбалась, — сказал Такеши очень тихо, совсем шепотом, и Наоми заплакала, услышав. — Пожалуйста, поезжай.
Беззвучные слезы все текли и текли по ее лицу, и она даже не пыталась их скрыть. Муж молча обнимал ее со спины, и в какой-то момент Наоми сжала его руку обеими ладонями
— Да, — когда слезы иссякли, Наоми кивнула. — Мы поедем.
Такеши молча поцеловал ее в затылок.
— Тогда отправляйтесь не медля. Если донесения самураев верны, Асакура будет в поместье после полудня. Я сам поговорю с Хоши.
— Это хороший повод, чтобы пересмотреть брачные договоренности, — на губах Наоми застыла вымученная, печальная улыбка. — Ведь клану нужен наследник.
— Нет, — Такеши резко мотнул головой. — Не в этот раз. Говорить с Асакура надо с позиции силы, а сейчас мы не на ней. Не думай об этом пока, — он выделил голосом последнее слово. — Прежде тебе нужно поправиться.
Такеши мягко отстранился от нее и вышел из комнаты. Он задвинул за собой двери и встретился взглядом с дочерью, дожидавшейся его в коридоре. Хоши, оправившаяся от потрясения, вызванного столкновением с отцом, смотрела на него уже без прежней робости и испуга. Она смотрела на него исподлобья, почти вызывающе — но все же не переступала ту невидимую грань.
— Матушка не больна, — заявила она первой, не став дожидаться, пока заговорит отец. — И она не может меня заразить. Тогда почему…
Такеши взмахнул рукой, останавливая поток слов дочери, и она, наконец, заметила повязку у него на ладони, которой еще не было во время вчерашнего ужина.
— Чему я тебя учил? — спросил отец, нахмурившись. — Если я говорю, значит, так надо. Мои слова не обсуждаются. Это один из основных постулатов, на которых основаны взаимоотношения самурая и даймё, и я считал, ты его запомнила. Ты можешь выучиться обращению с нагинатой и копьем яри, но ты никогда не сможешь назвать себя онна-бугэйся, если не будешь подчиняться приказам.
Пока отец говорил, лицо Хоши утратило всю краску, сделавшись мертвенно-бледным. А под конец на ее щеках двумя яркими пятнами вспыхнул румянец, и она закусила изнутри щеку. О, как же она хотела возразить отцу! Но внутреннее чутье подсказывало ей, что стоит промолчать. В этот раз отец не был настроен что-либо с ней обсуждать.
Хоши резко отвернула в сторону лицо, и волосы упали ей на глаза, закрыв от взгляда Такеши. Тот косился на притихшую дочь, явно недовольную и несогласную с ним, и кипевшую возмущением, но все же молчавшую. Косился и сдерживал ухмылку. Иного он и не ожидал.
Он вошел следом за Хоши в ее комнату, залитую солнечным светом, и плотно закрыл за собой дверные створки. Дочь повернулась к нему лицом и неосознанно шагнула назад, подальше
— Я хочу рассказать тебе кое-что. Сядь, — Такеши опустился на татами, скрестив перед собой ноги, и хлопнул по полу ладонью. Он дождался, пока дочь усядется напротив, прежде чем продолжил. — Твоя матушка болеет. Ее болезнь не заразна, но причиняет ей много страданий. Вы вдвоем уедете из поместья на какое-то время, чтобы она поправилась и отдохнула.
Пока Хоши ошеломленно моргала, пытаясь осознать услышанное, Такеши внимательно следил за выражением ее лица. Его дочери лишь семь, и он уже взваливает на нее слишком многое.
— Твоя матушка действительно больна сейчас, — повторил он. — И ты должна проследить, чтобы во время вашей поездки с ней все было хорошо.
Глаза Хоши округлились — столь сильно она удивилась. Она заерзала на месте и, опустив взгляд, принялась раз за разом натягивать на коленки ткань от широких штанов хакама. Отец смотрел на нее, не отрываясь, и Хоши это чувствовала, и ей делалось неуютно и даже чуть-чуть страшно.
— Это ненадолго, — вновь заговорил Такеши. — Вас будет сопровождать Рю-сама — это лекарь твоей матушки, и кто-то из моих самураев — я еще не решил, Масато или Мамору.
Хоши тряхнула головой и смахнула упавшие на лоб волосы. Она подняла на отца обеспокоенный, тревожный взгляд, но не заговорила, лишь прикусила губу.
— Вы отправитесь в один из дружественных нам монастырей, и ты сможешь продолжать там свои тренировки и обучение.
— Если мы едем ненадолго, отец, то это не так важно, ведь правда? — девочка окинула его быстрым взглядом исподлобья и вновь уставилась на свои ладони.
— Это может занять какое-то время, — уклончиво отозвался Такеши. — Может быть, вплоть до весны. В том месте, куда вы отправитесь, зимы гораздо теплее. Это хорошо для твоей матушки.
— Но весна еще ужасно нескоро, — расстроенно прошептала девочка, и сердце Такеши болезненно сжалось.
Он протянул руку, и она с готовностью прильнула к нему, крепко прижавшись к плечу. И замерла там, словно птичка.
— Всего четыре месяца. Когда шла война, меня не было в поместье гораздо, гораздо дольше. Ты будешь очень храброй девочкой, и совсем не заметишь, как пролетит время. А потом, когда мы вновь увидимся, ты покажешь мне то, чему научилась.
Хоши просияла и часто-часто закивала. Обещание отца посмотреть на ее успехи в занятиях примирило ее с необходимостью пожить какое-то время не в поместье. Она будущая онна-бугэйся и не должна бояться небольших трудностей.
— Прости меня за то, что ослушалась, — пробормотала Хоши ему в плечо.
Ей сделалось ужасно стыдно за свое неподобающее поведение. Ее мама болела, а она вела себя совсем как ребенок. Пререкалась с отцом, мешалась Мисаки! Ведь еще никогда отец не запрещал ей ничего без повода, и всегда, когда он говорил о чем-то или просил, это было действительно важно.