Жена шута
Шрифт:
– Вечный бег по кругу, дорогая. – Ренар перехватил ее руку и запечатлел поцелуй на ладони. – Отправляйтесь спать и постарайтесь отдохнуть – завтра будет непростой день. И пусть Серафина приберет этот сундучок. Я велю, чтобы лошадей держали под седлом. Помните, вы обещали мне.
– Да, и сдержу слово.
– Потому что долг вам велит? – еле заметно усмехнулся граф де Грамон, но в его словах не содержалось обычного ехидства.
– Нет, – покачала головой Колетт, – доверие.
– Это лучшее, что вы могли сказать мне сегодня, – сказал граф, крепко поцеловал жену в губы. И вышел.
Генрих и Маргарита венчались на паперти собора
Толпа молчала за тройным оцеплением из королевских мушкетеров, и это безмолвное людское море показалось Колетт донельзя угрожающим. Теперь она кожей чувствовала то, о чем говорил Ренар и что люди более дальновидные поняли раньше: без смуты не обойдется. Озлобленные повышением налогов, ценами на продукты и другие товары, вызывающей роскошью, с которой праздновалась эта свадьба, горожане готовы были вспыхнуть – только дай искру. Неодобрение многих вызвало и то, что венчание проходило по протестантскому обряду, а король Карл, стоявший там же, у собора, со своей вечной полуулыбкой, сам это разрешил.
Однако большая часть придворных не обращала внимания на зловещие настроения черни. После того как обряд был завершен, грандиозный праздник переместился в Лувр, и пышность его воспели, когда он еще и не думал завершаться. Это была поистине великолепная свадьба – несмотря на то, что Маргарита, ставшая супругой Беарнца, по-прежнему нежно привечала герцога Гиза, а по лицу Генриха иногда пролетала тень при воспоминании о смерти матери. И все же они казались счастливыми, эти двое молодых людей, видевшихся до этого лишь в детстве и внезапно обретших совсем не тех, кого ожидали увидеть. Генрих помнил Маргариту прелестной девочкой, но и только; она помнила его шумным мальчишкой, да к тому же грязнулей. И вот рядом с нею стоял теперь король Наварры, превратившийся в блистательного, видного молодого человека, – а перед Генрихом была одна из признанных красавиц своего времени, черноволосая, с нежным цветом лица, яркими глазами и маленькими ножками.
– Надеюсь, она будет верна ему, – заметил Кассиан де Аллат. Колетт стояла вместе с ним, Ренаром и еще несколькими дворянами из свиты принца; все наблюдали за прекрасной молодой парой. – И надеюсь также, что ее родственники не сделают Маргариту заложницей своих политических игр.
Сегодня вечером, вот удивительно, барон оставался трезв, хотя вино на празднике лилось рекой.
– Дайте ей время – и она посрамит всех родственников, – заметил шевалье де Миоссан, а шевалье д’Арманьяк, камердинер Генриха Наваррского, добавил:
– Пусть династия Валуа угасает, но Маргарита – истинная жемчужина, волшебный цветок.
Эти люди, искренне любившие своего государя, так радовались его удачному браку, так желали, чтобы этот союз положил конец беспощадной вражде, что готовы были хотя бы сегодня не обращать внимания на народные волнения и настроения многих других дворян, преимущественно католиков.
Вечером того же дня, возвратившись в свой небольшой особняк неподалеку от заставы Сен-Дени, чета де Грамон обнаружила присланный для Колетт подарок – великолепный плащ, подбитый горностаевым мехом, без какого-либо письма
– Что же, – произнес Ренар даже с некоторым уважением, – хотя этот барон де Саваж весьма прямолинеен и упрям, проигрывать он умеет.
Колетт примерила плащ и порадовалась, что надевать пришлось его, а не мужской костюм, в котором супруг велел ей бежать из города…
Идальго все так же бродил по хмурым улицам, непойманный и никому не известный, и в праздничной суете о нем почти никто не вспоминал.
Последующие дни вылились в череду праздников, балов и пиров, щедро приправленных прогулками по реке и садам; непримиримые враги, казалось, позабыли о своих разногласиях, и, как выразился граф де Грамон, львы возлегли с ягнятами. Генрих Наваррский выглядел если не счастливым, то весьма довольным этим политическим союзом, приговаривая втихаря, что реформистская церковь вышла замуж за Папу, а чего еще желать. И даже подозрительный адмирал Колиньи, гугенот, которого Карл IX почтительно называл отцом, оставался в Париже; потому гугеноты утверждали, что ничего особенного не случится. Если уж адмирал здесь – а ведь он был некоторое время в ссоре с королем Карлом! – и не думает уезжать в Прованс или на поле битвы во Фландрию, значит, можно еще слушать оркестр, ухаживать за дамами и поглощать изысканные яства в немыслимых количествах.
Ренар каждый день отвозил Колетт домой, а после покидал ее и возвращался в Лувр, чтобы оставаться поблизости от Беарнца. Дурные предчувствия не покидали графа де Грамона, и он даже вел себя столь неслыханно, что оставил без насмешек и католиков, и протестантов, которые попадались на его пути. Колетт впервые видела мужа так долго сохранявшим серьезность, и это, пожалуй, пугало больше, чем все предостережения Идальго.
Вечером 22 августа, спустя четыре дня после королевской свадьбы, графиня де Грамон сидела дома в своей спальне и читала книгу. Колетт не хотелось спускаться в гостиную, казавшуюся неуютной и пустой без графа. С недавних пор одиночество все меньше привлекало Колетт. Общество мужа, ранее пугавшее, сделалось желанным. Сегодня утром, после прогулки на лодках по Сене, Колетт почувствовала легкое недомогание и отправилась домой. Своего мужа она не видела целый день. Назавтра намечался обед у де Котенов, с которыми Колетт виделась на королевской свадьбе и позже на приемах, а потому следовало отдохнуть и набраться сил перед новой встречей с Ноэлем.
Когда Колетт встречалась с кузеном при дворе (а во все эти дни они хоть раз, да виделись), она уже спокойно могла совладать и со своим невольным смущением, вызванным воспоминанием о несбывшихся мечтах, и с мыслями о том, мог ли Ноэль оказаться Идальго. Забавная игра «угадай героя» доставляла некоторое удовольствие, но больше она доставляла страха. А что, если это и вправду Ноэль, или шевалье де Миоссан, или барон де Аллат? Ах нет, Кассиан не может быть Идальго – он тоже тогда находился в карете…
И хотя, стоило кузену коснуться ее руки, воспоминания о детстве и мечтах приходили снова, Колетт уже понимала: ей удалось оставить их в прошлом, сделать частью своей жизни до замужества. И причина была не в страхе перед Богом, наказывающим за прелюбодеяние, совершенное даже в мыслях (что, впрочем, многим казалось пустяком в эту эпоху вольных нравов), а в том, что Колетт нуждалась в обществе собственного мужа – чем дальше, тем сильнее.
Сегодня вечером она желала, чтобы он приехал из Лувра поскорее. Колетт оставила поэтому двери спальни распахнутыми и прислушивалась к шагам в коридоре. Часы шли, было уже довольно поздно, а Ренар все не ехал.