Жена тигра
Шрифт:
У бармена зазвонил телефон. Он поднес его к уху, назвал кого-то ангелом, потом махнул мне рукой и, когда я подошла, сунул телефон мне.
— Доктор будет только на следующей неделе, — услышала я голос какой-то молодой женщины. — У вас что-то срочное?
— Мне не нужен доктор, — сказала я и объяснила, что мне требуются записи о том пациенте, который умер несколько дней назад, а потом его тело отправили в столицу.
Четверо мужчин за стойкой совсем притихли.
— Да, был такой, — ровным тоном подтвердила моя собеседница, не прибавив ни слова из того, что, как мне кажется,
Мол, мой дед был очень приятным человеком и ей жаль, что он умер.
— Я приехала, чтобы забрать его одежду и личное имущество.
— Это все обычно отсылают вместе с телом, — равнодушно сообщила она.
— Но мы ничего не получили, — возразила я.
Где-то за спиной медсестры слышался отдаленный гул голосов, играла музыка, стучали шары кегельбана. Судя по голосу, у нее был насморк, и каждые несколько секунд она, ничуть не смущаясь, шмыгала носом прямо в трубку. Я подумала, что эта девушка, видимо, чувствует себя как дома, сидя в баре вроде того, где сейчас находилась я сама.
— Но я понятия об этом не имею, — сказала она. — У меня в тот день и дежурства-то не было. Работала Дежана, так что вам, наверное, лучше с ней поговорить.
Мне было слышно, как она щелкает зажигалкой, закуривает и затягивается. Видимо, у нее пересохло во рту, она что-то глотнула, потом прибавила:
— Вот только Дежана сейчас в Турции.
— В Турции?
— Да, у нее отпуск.
Тут я солгала:
— Нашей семье нужны его вещи для похорон.
— Но я до воскресенья туда не приеду!
— Похороны в субботу. Я прямо из столицы сюда на машине добралась.
Мои слова, похоже, не произвели на нее ни малейшего впечатления.
— Тут даже и нет никого, кто мог бы меня туда подвезти до воскресенья. Да и не могу я вам показать записи коронера без разрешения доктора.
Я сказала ей, что записи коронера мне не нужны. Я и так знаю, что там может быть написано, хочу получить его часы и обручальное кольцо, а также очки, которые всегда были на нем с тех пор, как я появилась на свет. Четверо мужчин за стойкой теперь неотрывно смотрели на меня, но мне было все равно.
— Не знаю, знакомы ли вы с обстоятельствами его смерти, но он очень давно знал, что умирает, а потом взял и уехал из дома, оставив свою семью в неведении, — сказала я. — Его родные в отчаянии. Они очень хотят получить назад хотя бы вещи.
— Приближение смерти порой заставляет людей совершать весьма странные поступки, — уверенно, назидательным тоном сказала медсестра. — Не сомневаюсь, вы говорили об этом членам его семьи. Вы же знаете, как умирающие порой ведут себя: уходят подальше, забираются в какую-нибудь нору, точно звери…
— Мне нужны его вещи, — прервала я медсестру.
Она что-то пила. Я слышала, как лед в стакане позванивает о ее зубы.
— Дайте мне Бояна, — сказала девица.
Я передала трубку бармену. Он снова назвал эту особу ангелом, продолжая разговаривать с нею, подошел к холодильнику, открыл его и стал в нем рыться, все еще что-то ей говоря, а потом вышел из бара. Я, застыв в дверях, смотрела, как этот Боян переходит через улицу и поднимается по лестнице к входу в больницу.
— Ну? — крикнул он мне с верхней
К тому времени, как я пересекла улицу, дверь оказалась распахнутой настежь, но свет внутри по-прежнему не горел, а воздух был затхлый, почти лишенный кислорода. На полу толстым слоем лежала пыль, она же покрывала стулья в приемной и стойку регистратора. На ней отчетливо виднелись следы того человека, который там только что прошел. Следы исчезали под зеленым занавесом, натянутым поперек комнаты.
— Вам туда, — сказал мне бармен и отодвинул занавес в сторону, для чего медленно прошел из одного конца помещения в другой, таща его за собой.
За занавесом обнаружилась больничная палата с оштукатуренными белыми стенами и железными кроватями с облупившейся краской. Они выстроились вдоль стен и были застелены чистыми гладкими простынями, туго натянутыми и аккуратно подоткнутыми под матрасы. Комната казалась какой-то незаконченной, и я не сразу поняла почему. В ней не было задней стены. Вместо нее с потолка до пола висело огромное полупрозрачное полотнище, сквозь которое тускло-желтым пятном просвечивало полуденное солнце. Ветерок, дувший снаружи, чуть приподнимал край этого полотнища, оно шевелилось, шуршало и потрескивало.
— Подождите здесь, — сказал бармен и отпер еще одну дверь в противоположном конце комнаты.
Мне было слышно, как он куда-то спускается по лестнице, потом все стихло.
Вентилятор у меня над головой не работал. С одной его лопасти свисала паутина с дохлой мухой. Я подошла к полотнищу, заменявшему стену, и приподняла его край. Мне казалось, что мои шаги гулко разносятся по всему дому, хотя я очень старалась ступать тихо и даже слегка приволакивала ноги. Мне казалось, что бармен ушел бог знает как давно. Чтобы отвлечься от этой мысли, я попыталась вспомнить, что делала в тот день, когда умер мой дед, и как вообще сумела попасть в эту комнату, где все и произошло. Она выглядела совершенно не так, как я себе представляла, и нисколько не походила на палаты онкологического отделения у нас в столице, выкрашенные веселой желтой краской. Я пыталась вспомнить, как звучал голос деда, когда я в последний раз с ним разговаривала, как выглядела его рука, протягивавшая мне мой чемодан. Все это, возможно, вовсе и не было нашим с ним прощанием, просто моя память заместила этими воспоминаниями то, как мы с ним расстались на самом деле.
Что-то знакомое было для меня и в этой больнице, и в деревне. Некое всепоглощающее чувство печали заползало в мою душу. Я уже не впервые узнавала эту печаль, похожую на некую музыкальную фразу, но не в силах была дать ей название. Не знаю, долго ли я простояла там, прежде чем вспомнила о том бессмертном человеке. А когда все-таки вспомнила, то сразу поняла: именно его, а вовсе не меня мой дед поехал сюда искать. Еще я подумала: неужели все наши старательные усилия скрыть его болезнь от бабушки и мамы были посвящены той тайной цели? Тому, чтобы дед мог перед смертью спокойно отправиться на поиски этого бессмертного человека? Жара вдруг показалась мне совершенно невыносимой, ноги стали ватными, и я осторожно присела на краешек кровати.